Панчоху, Бронека и Хацкеля послал вперед разведать, что делается в Белой, а казакам приказал готовиться к бою.
До позднего вечера переправлялись через Рось у Сухолесья. Сам Северин, не отставая от казаков, ожесточенно рубил липовые колоды, вязал камышовые связки, крутил черную лозу и мастерски связывал колоды, готовя плоты. Казаки и старшины еще никогда не видели таким своего старшого. Его поведение и радовало, и тревожило. И каждый старался уловить малейшее желание старшого, угождая ему, как больному, — он ведь шел, подчинившись воле большинства.
Когда опять двинулись, уже левым берегом Роси, через густые леса, по узким казачьим тропам, Наливайко даже повеселел. Шутил с казаками, затягивал песни, вопреки военным обычаям в походе. И никто не посмел напомнить ему про эти железные законы казачьего похода. Тихо ступали кони, топотом разговаривали люди, вслушиваясь в любимую песню, которую два года распевали в сотнях, а то и всем лагерем. Молодецкий голос Наливайко взмывал среди деревьев, добирался до сердца каждого. И казалось, что то не Наливаико поет, а душа каждого из них ведет беседу с долей людской:
Ой, не шуми та й не грай синє море хвилями,
Не міряйся з козаками нерівними силами.
Бо на хвилі — байдаки, шабля і кулі — у полі
А найбільша наша сила — мати людська воля!
Ой, ти, Орле, рідний край, доле людьска мила, —
Задля тебе мене мати в неволі зродила…
За лесом на поляне остановились. Черная ночь окутала поле. А впереди, всего в миле пути, была Белая Церковь. Отдал приказ — ждать разведку. Мазуру велел разделить конницу надвое: одну половину оставить с войском, а с другой обойти город справа и вступать в нега с полуночи. Шостак должен был прикрывать поход, а в случае вражьей засады идти на помощь. Сам же Наливайко будет первым брать ворота города, если они окажутся запертыми на ночь. И так стояли наготове, казалось, целую вечность. Уже затих топот Мазуровой конницы, пошедшей в обход. Усталые лошади ложились на сырую землю, перестали шептаться казаки.
Наливайко недвижно стоял, обернувшись лицом к Белой Церкви, держа своего белокопытого коня за поводья. Малейшего шороха там, в ночном просторе, не пропускал, первый услышал, как где-то впереди пошли вброд кони. Прислушивался и угадывал, сколько ног переходило через ручей. Потом вскочил в седло и помчался, будто в западню, в сырую и холодную ночь.
Вернулся только Бронек и Мотель-Хацкель. Пан- чохи с ними Наливайко не увидел.
— Бронек! А где же Панчоха?
— В городе, пан старшой, остался, — верно, заложником у горожан.
— Как заложником? Рассказывай толком, что случилось?
Слегка заржали кони. Втроем вернулись на поляну, где ждало все войско.
— Мещане Белой Церкви, пан старшой, охотно впускают нас в город, обещают сами ворота раскрыть. Вчера пан Ружинский заскочил с войском и, услышав о приближении пана Шаулы из Василькова, тут же вышел вон из города. Одни говорят, что князь вступит в бой с Шаулою, другие уверяют, что он ждет за городом гетмана Жолкевского. Вместе с ним выступила вся шляхта: не терпится проклятым пану Шауле отомстить. Восемнадцать возов на волах повезли с заостренными кольями, чтобы казаков и самого пана Шаулу на те колья посадить. Несколько батраков и двух ремесленников в Белой вздернули на виселице.
— За что?
— А чтоб остальные устрашились и не примыкали к казакам да чтобы не бунтовали против шляхты.
— А про нас что говорят?.:
— Ничегошеньки, пан старшой, не слышали. Верно, не знают, иначе оставили бы стражу какую-нибудь… А Панчоха остался следить за мещанами, чтоб не предали, когда будем входить, и наверное узнать, не сообщили ли о нас пану Ружинскому.
3
Ошалелая от пьяной жажды мести белоцерковская шляхта к ночи кинулась навстречу Шауле и неожиданно напала на него, не дав казакам даже приготовиться к бою. Сам Кирик Ружинский, памятуя недавний позор своего поражения от Наливайко, руководил сражением гораздо разумнее и рубился в первых рядах.
Матвей Шаула, положившись на сообщения послов Лободы и уверенный, что Наливайко вот-вот займет Белую Церковь, беспечно вел своих людей по грязной, размытой дороге. Первая. стычка на правом крыле показалась Шауле ночным недоразумением. Послал туда надежных людей, а сам поспешил вперед. Но скоро понял, что его войско окружено коварно притаившимся врагом, под ударом которого передние ряды легли трупами, даже не успев взяться за сабли. Шаула с трудом пробился и остановил наиболее смелых и стойких. Левым крылом, как мог, ударил на врага, не зная даже, кто он. Понемногу казаки пришли в себя, схватились за оружие. Но Ружинский уже успел прорваться в середину войск Шаулы и разрезал надвое его силы. Надо было спасать хотя бы имущество, артиллерию и порох. Неминуемое поражение нависло над армией Шаулы. Только темная ночь еще верно служила казакам и не позволила Ружинскому закончить полной победой успешно начатую атаку.
Это была темная и холодная ночь. Дождь перешел в мокрый снег, который слепил глаза, холод пробирался под одежду. Поля и дороги превратились в сплошные озера вязкой грязи. И кто разберет, чьи и кого рубают сабли! Войска Ружинского и белоцерковская шляхта вышли из города навеселе и страх свой заглушали нечеловеческим шумом. От одного их крика могла закружиться и трезвая голова. И по этому крику Шаула и его казаки узнавали чужих. Артиллеристы Шаулы успели выстрелить несколько раз, и смертоносные ядра просвистели над головами пьяной шляхты, охладив ее воинственный пыл. Шаула старался соединить свои разрозненные силы. Казаки стягивались к пушкам и организованно отступали в глубь ночи, на неразмякшую степь.
Князь Ружинский уже торжествовал победу. Поднялся предутренний ветер, начинало светать. Ружинский приказал охватить левое крыло Шаулы, где рубился сам предводитель. Возы с кольями велел поставить в центре, около курганов.
Но вот со стороны Белой Церкви донесся тревожный шум. Запылали над городом пожары, донеслись оттуда и выстрелы. Не будь этого шума, этих пожаров, — и Ружинский, возможно, последним ударом покончил бы с войском Шаулы.
— Пан князь, беда! Хлопы взбунтовались в городе, усадьбы шляхты горят!..
И крик бешенства взметнулся к небу в ответ на это донесение. Вмиг шляхта опустила занесенные над войском Шаулы мечи и в панике бросилась к городу спасать свое добро и дома.
— Назад, до мяста!
— А, пся крев, хлопская вера… — выругался
Ружинский и приказал прекратить бой, собрать и повернуть войска.
Что происходит в Белой Церкви — толком никто не знал. Весть о хлопском бунте молниеносно облетела шляхту и войско князя. Не дожидаясь приказов, беспорядочно помчались к Белой Церкви. Запряженные волами возы с кольями были оставлены в поле, а право первым доскакать до ворот города иногда добывалось саблей среди своих же. Над полем носился уже не крик, а звериный рев.
Из Белой Церкви спешил к полю битвы Наливайко. Услышав шум сражения за городом, он тотчас же дал приказ выступить. С половиной Мазуровой конницы он прошел через киевские ворота, за ним с улиц и площадей пошли казаки Шостака. Юрко Мазур, пробравшийся к городу в обход, через кустарники, поджидал теперь у ворот. Наливайко приказал ему ударить на шляхту сбоку.