— Простите, ваша мощь… Но так его величает вся Украина. Он идет…
— Украина — это мое владение! В моем владении я не величаю гетманом всякого пройдоху, — значит, не вся еще Украина так его величает. По какой дороге идет этот грабитель?
— Опять под Белую Церковь подступает. Киев занял…
Князь между тем приблизился к замерзшему, заснеженному воину, внимательно всматриваясь в него. Лицо Острожского вдруг изменилось, глаза показались из-под бровей, руки раскрылись, как для объятья:
— Да это же пан Булыга! Неужели из Белой Церкви сам гонцом прибыл? За это время от Белой камня на камне, может быть, не оставили эти насильники!
— У меня есть сведения, ясновельможный князь, что Косинский идет на Глубокую Волынь разорять вашей мощи поместья. Какой-то шляхтич сбежал от Криштофа.
— И что сообщил этот прощелыга?
— Князь, он признался, что Косинский перед этим походом был в Москве. Рокитненское недоразумение князя Януша — только предлог, который ловко используют московские бояре…
Ставни с дрожащим скрипом грохотали о стены. За окнами бушевала лютая вьюга.
— Шляхтича этого немедленно казнить…
— Но он ведь шляхтич, ясновельможный…
— Пусть трижды шляхтич, коли он такое говорит. Ежели Косинский, как некогда Байда, Москве присягнул, да про это узнают и посполитые, то пиши пропало, пан Булыга. Времена безумств Байды прошли, народ не хочет чужого пана.
— Он и от своего пана готов, как от сатаны, откреститься, этот наш народ, ясновельможный князь…
В полночь подоспел и зять Радзивилл с небольшой вооруженной свитой. Вместо веселой семейной встречи он застал хмурое военное совещание. Старый князь вышел из-за стола навстречу зятю, ласково поцеловал его в лоб и посадил по правую руку от себя. За широким столом сидели одни лишь мужчины, — возможно и не только рождественские гости. Елизавета наведалась сюда, поздоровалась с Радзивиллом и поспешно ушла к женщинам. Старый князь внимательно слушал советы вооруженных людей, но в то же время обдумывал свой план борьбы с Косинским.
— Мы должны опираться на собственные и совершенно надежные силы. Этот злосчастный гетман действует не самостоятельно, а при чьей-то сильной поддержке и вооруженной помощи. Не Белая Церковь, тем более не рокитненские владения побудили его пойти против Острожского. Жолкевский — хитрая лиса: он не станет нам помогать, чтобы снова не воевать с Москвой, если верно, что Косинский вошел в сношения с нею. Жолкевскому теперь нужны войска, чтоб осуществить захватнические планы короны в Молдавии, в Семиградии. Нам остается только самим защищаться. Как сообщает пан Булыга (Криштоф Радзивилл приветливо поклонился Булыге), у этого разбойника тысяч пятнадцать хорошо вооруженных грабителей.
— Сведения эти получены непосредственно из его лагеря, — подтвердил Булыга.
— Ну вот… — продолжал старый князь. — Если б даже у Косинского было только то оружие, которое он еще прошлый раз забрал из Острополя, — и то имеем: полевых пушек не менее трех, свыше трех десятков гаковниц; кроме того, ружья фитильные, полторы тысячи ядер и несколько десятков бочек пороху… — князь угрожающе поднял палец.
Брацлавский войський Ян Тульский молча вошел и ждал, пока князь кончит. Старый Острожский очень уважал его за рыцарство и военные знания. Тульский, не здороваясь с вновь прибывшими, посоветовал:
— Нужно вызвать княжича Януша, — у него шесть сотен бравых гусаров…
— Кстати и это, — одобрил Тульского старый владетель. — А сотник его гусаров сейчас здесь, в замке. Я посылал его к Замойскому за помощью.
— И что же?
— Кроме обид да коварных обещаний — ничего. Гей, кто там? — повернулся князь к дверям. — Позовите сюда сотника Наливайко.
— Ах, Наливайко, этот задира-красавец! — поморщившись, молвил Радзивилл. — Да способен ли этот человек отстаивать интересы высокой политики украинского воеводы, если в душе питает бог весть какие идеи? Чужак чужаком. Встречался я у пана Януша с этим сотником, да и дозорец один по дороге жаловался мне, кажется, на того же Наливайко…
— Э, нет, Криштоф! Наливайко я дорожу, горою стану. Ведь это какой воин и к тому же человек высокой честности. И не такой уж, как вы думаете, безродный бедняк. В Гусятине отец его владеет кое-чем, от самого Батория бумагу на землю получил. А поп, отец Демьян, — его родной брат… Да вот он сам явился…
Наливайко при оружии и без шапки, почти по-домашнему, быстро и учтиво подошел к старому князю.
— Звали, ваша мощь? — спросил он, поклонившись князю и покосившись на Радзивилла.
С Радзивиллом ему пришлось однажды столкнуться у князя Януша, и с тех пор не полюбился ему этот «литвин». Радзивилл на весь край славился, своим распутством и трусостью. Да к тому же, подряд на двух дочерях князя женившись, он непочтительно ухаживал за молодой Середзянкой, женой Януша. Такой человек не заслуживал уважения.
— Да, звал, юноша… Тебе нужно немедленно мчаться в Дубно, к сыну нашему княжичу Янушу, — может быть, даже встретишь его по дороге. Пусть приготовится стать с гусарами в Константинове, чтобы преградить путь Косинскому. Да! Пан Радзивилл жалобу какую-то от дозорца имеет на тебя. Но это потом, иди…
На совещании решено было стянуть к Константинову возможно больше вооруженных сил под начальством князя Януша.
Несмотря на глубокий снег и колючий мороз, посланы были гонцы во все стороны, к старостам и соседям. К черкасскому рыцарю Александру Вишневецкому поехал сам Курцевич-Булыга, белоцерковский староста.
Бедная с виду горница воеводы опустела. Это была и приемная, и спальня, и кабинет старого Острожского. Тяжелое деревянное ложе, покрытое медвежьей шкурой, притаилось за пузатой изразцовой печью. Такие же тяжелые, цельные скамьи да несколько ослонов, обшитых разрисованным холстом, стояли вдоль стен. Во мраке едва виднелись при лампадах старинные образа, а под ними, как реликвия славы рода Острожских, висела кованная золотом турецкая сабля. Оставшись один, Острожский долго расхаживал по комнате, а потом, сев в кресло и неведомо кому грозя кулаком, по-стариковски заговорил сам с собой:
— Семейная ссора, паны гетманы? Напрасно надеетесь на эту ссору, она подведет вас, а Острожский выедет на сейм еще сильнее вооруженный и еще более могущественный. Я помирюсь с этими грабителями и сплочу свои украинские силы вокруг греческой веры… Ах, Украина, в мечтах взлелеянное ты наше воеводство-королевство! В Киеве — престолы закона и веры, через которые путь к грекам, к богатству, к власти… Утихомирить бы только голь да старостам и казачьему начальству втемяшить в голову, что обычаи наши, унаследованные от предков, и рыцарство казачье, и плодородные земли, и Днепр — все это жаждет иметь своего государя. Доколе в степях наших татарин будет забавляться грабежами, московский боярин — разевать на них рот, а лукавый лях Замойский — строить там свои крепости и форты? Украина — это земля и вера Острожских, Вишневецких… О, я помирюсь с этим польским выскребком Косинским! Не иначе как Замойский и подсунул его нам, чтобы создать междоусобицу и тем временем укрепить унию. Пан Булыга прав…
За ветхими ставнями готических окон свистела вьюга. Крупчатый снег барабанил о стекла. Старый воевода задремал в своем любимом кресле, обшитом черным сафьяном.
В ночном уборе Елизавета прокралась в комнат отца и тихо погасила свечи.
— На рассвете разбудишь, — приказал дочери старый князь, не столько услышав, сколько ощутив заботу дочери.
5
Долгий срок, десятки лет понадобились, чтобы из мелких лесных и приднепровских ватаг образовалось настоящее войско — низовое казачество, свежая, молодая сила, которая жаждала действий для добычи и жизни.
Панство Речи Посполитой, по старой традиции, все еще рисовало его себе как толпу грабителей под началом какого-нибудь Дашковича или Лянцокоронского, которая весь свой жизненный путь так и пробредет в реках крови, безрассудно проливаемой ради легкого куска хлеба. Из-за этой-то традиции забывали, что после Дашковича уже был Байда Вишневецкий, который использовал силу казацких сабель как дальновидный политик. А после Байды прошло полвека, и Украина полна песнями и легендами о его геройских делах и смерти за родной край.