— О лагере я должен знать все: чем кормится хлоп и о чем говорит, на кого надеется…
Глупая улыбка опять заиграла на губах Заблудовского:
— Убитых и дохлых коней доедаем, вельможный… Гнилую воду пьем из болот и родничков. Вонь от не зарытых трупов с ума женщин сводит… Лагерь надвое разделился.
— Чьи сильнее, пан… шляхтич? Только… правду говорите. Получите в награду еще и такую… пани.
— Вельможный пан гетман не может пожаловаться на верного слугу его мощи. Наших больше, пан, но упорнее те…
— А как… этот изменник, сотник Дронжковский?
— Злой, как дьявол, в беседу не вступает и в вылазке рубался вместе с Наливаем.
— Кто еще?
Никто из старшин, на этот раз. А допустит господь бог до другого раза, то с Наливайко будут и Мазур, и Дронжковский, и, верно, пан Шостак,
— Пан Шостак, шельма?
— Да… С того времени, как стали лагерем, он опять повернул к Наливайко и на меня сердится за то, что я мост не успел сжечь перед паном Белецким.
— Кто еще из старшин?
— Начальник разведки Панчоха, Карпо Богун.
— Про этого знаю. Все?
— Пока что…
— Достаточно. Можете идти, пан, ночь кончается.
Заблудовский замялся. Не все сказал или о чем-то хочет просить гетмана? Жолкевский слегка усмехнулся:
— Пани Лашка жива и здорова, ждет вас, пан шляхтич… Не сегодня, не сейчас, успокойтесь, пожалуйста, пан Заблудовский, дело еще не кончено. Можете идти…, Стойте, еще один вопрос: какие связи у казаков с… коронными войсками, с жолнерами? Надеюсь, вы понимаете мой вопрос?
— А как же, вельможный… Полковник каневский, пан Кремпский, по совету пана Лободы, посылал посла к пану черкасскому старосте князю Вишневецкому… Видать, ничего из этого не вышло… Ради бога, прошу прощения, вельможный… забыл одно…
— Слушаю.
— Броней, бывший слуга жены канцлера, пани Замойской, — и жидовин Лейба одному богу известными путями вчера вернулись через Солоницу с Днепра.
— С Днепра? Пся крев, вы, пан, головой отвечаете за такие сообщения! Как это — с Днепра? Ведь лагерь окружен и жолнеры караулят день и ночь… Что говорит этот изменник?.
— И еврей…
— Да, да, и еврей… Что говорит этот скот?
— Они уверяют, вельможный пан гетман, что с Низу на помощь Наливайко выступили два полковника и куренной атаман с войском… Какая-то хлопка, по имени Мелашка, пробралась в Сечь и тревогу подняла. Полковник Нечипор выступил, говорят, рели разрешите… Я знаю этого полковника.
Жолкевский вскочил и, сильно хромая, пошел прямо к двери. На ходу высыпал весь свой арсенал отборной ругани. В дверях остановился:
— Это, наконец, все?
— Почти… Наливайко собирается послать Карпо Богуна навстречу Нечипору.
— Хватит! Кончать надо. Ну, пан шляхтич, кончайте. От вас самого зависит получить звание полковника коронных войск и… пани Лашку!
И вышел, бурей проломился в дверь.
Пани Лашка не спала. Она решила поговорить с паном Станиславом на чистую. Такое двусмысленное положение ее при войске дальше немыслимо. Как обреченная, то садилась на кровать, то шагала по комнате, то прислушивалась у дверей, опершись спиной и затылком о косяк.
Услышав дзеньканье шпоры, тихо приоткрыла дверь, окликнула:
— Пан гетман…
Жолкевский оглянулся на Заблудовского, который в сопровождении жолнеров уже выходил, наружу через боковые двери. Проводил его глазами и вошел к Лашке. Она сидела в постели, укутанная одеялом, и громко стучала зубами.
— Вам холодно, любезная пани?
— Нет. Я жду окончания начатого паном гетманом интересного рассказа.
— Ах, того?.. То был Наливайко, любезная моя пани. То он вырвался из осады.
Лашка качнулась и прилегла, спрятав лицо в подушку.
— Пожалуйста дальше, пан гетман… Были убитые, раненые?
— У пана Струся не осталось и половины казаков… Но, простите, любезная пани, я устал. Завтра кончу эту… кампанию,
И снова поднялась Лашка, услышав, что Жолкевский направился к дверям. Протянула к нему голые руки. Они чуть мрели во мраке. Может, задушить его собирались, может, влюбленно обнять. Жолковский остановился, сделал несколько шагов назад.
— Сегодня, любезная пани, я ночую среди войск и вернусь…
— Когда?
— Неизвестно, но скоро, моя милая пани. — И опять направился к выходу.
Но Лашка встала с кровати и загородила ему дорогу.
— Пан гетман спешит… Но он должен дать мне совет… Я беременна.
Жолкевский ожидал, что Лашка упадет ему на грудь, — была бы неожиданная возня с ней. Но Лашка повернулась и прошла мимо гетмана в глубь комнаты. У столика остановилась и не оборачивалась к нему. Во мраке комнаты, похожая на мертвеца в белом саване, чуть мрела ее фигура. Слышно было, что плачет, но так тихо, что гетман ощутил даже гордость своей деликатной любовницей. Почувствовал, что надо что-то сказать. Ничто, правда, его к этому не обязывало, но… пани с норовом и ходы- выходы знает в Кракове, даже в Варшаве.
— Успокойтесь, уважаемая пани… В вашем положении волнение плохо отражается на… потомстве.
— Вы шутите, пан? — резко обернулась Лашка.
— Господь бог-мне свидетель, любезная пани… Скоро вы, пани, станете законной супругой пана Заблудовского.
— Что?!
— Еще раз прошу вас успокоиться, любезная моя пани. Пан Заблудовский получает шляхетство, будет иметь звание полковника, и дай ему господь бог со временем стать польным гетманом…
— Не понимаю вас, пан гетман. Говорю о чести моей, о… совместной подлости нашей и будущем ребенке, которого должна на свет родить, должна… обществу назвать имя отца его.
— Любезная пани… назовет имя Стаха Заблудовского. Ведь сам я застал вас, любезная пани, в его объятиях, чего вы не можете отрицать, пани…
Вон! Завтра же выезжаю в Брацлавщину!
— А потом?
Лашка упала на кровать, подушкой заглушая рыдания. А Станислав Жолкевский стоял, выжидая приличного момента, чтоб выйти из комнаты. Ничто его больше не беспокоило. Лашка поняла это молчание.
— Потом… Потом? Успокойтесь, пан… Наливайко я назову его крестным, если не родным отцом, и ненависть такую же воспитаю у него к… роду «славному». А до этого…
— Вы разумно поступите, пани, как настоящая полька, если свет не будет знать этих… мелочей. В этом наше счастье и счастье этого, простите, любезная пани, дитяти…
— А-ах!.. — вырвался-таки сквозь стиснутые зубы стон женщины.
Как ножом резанул темноту комнаты, хлестнул в раскрытые гетманом двери. После него грозно налегла тишина.
Станислав Жолкевский вернулся от дверей, сделал два шага к кровати. Дважды пронзил в спину дрожащее в истерике тело своею острой карабелью, спокойно вытер ее обо что попало на кровати и вложил в ножны. Стон вырвался еще раз после первого удара, но после второго все замолкло, и тело пани Лашки сползло с кровати, замерло на коленях.
Гетман минуту постоял и процедил сквозь зубы:
— Любезная пани умерла как настоящая полька. Так умирают только от мстительной руки ревнивого… пана Стаха Заблудовского…
И вышел из комнаты, плотно прикрыв двери.
11
Землянки в осажденном лагере казаков были предоставлены только женщинам с детьми. Все прочие жили между возами, в ямах и просто в овраге, что был посреди лагеря. Реестровые казаки из отрядов Лободы большей частью жили при женщинах, возле землянок, около возов с имуществом, оберегая его от наливайковцев. Ежедневно вставала страшная проблема — есть. Все, что было съедобного на возах, съедено. Казаков, скрывавших продовольствие от общества, предавали суду пятерых судей, выбранных из среды старшин. Для острастки другим судьи казнили уже четырех казаков, прятавших гречу и кадку меду.
Но продовольствие уменьшалось, и спустя некоторое время его не стало совсем. Убитые или павшие лошади мало спасали положение. Лобода велел отобрать у казаков более слабых лошадей и зарезать их. Да какой казак отдаст коня? В лагере на этой почве происходили ежедневные, ежечасные стычки, которые иногда кончались смертоубийством.