— Я и самого себя выдам, понесу свою голову на суд закона, лишь бы спасти ни в чем неповинных казаков….
Кремпский правильно рассчитал. Предполагая, что Наливайко перед кругом побывал среди казаков, говорил с ними и мог, следовательно, привлечь на свою сторону даже реестровиков, полковник в своей речи и стал якобы на их защиту. Шум среди казаков еще больше усилился. Они уже не замечали булавы. Даже лежачие и больные зашевелились. Началась перебранка. Тогда Лобода выступил на помощь Кремпскому своим мощным басом:
— Господа казаки! Настал час, когда спасения нельзя ждать откуда-нибудь извне, оно находится в ваших руках. Мать Украина зовет вас, земля рук ваших просит. Слезами горькими обливаюсь, на ваши страдания глядючи. А что я могу поделать? Пан Жолкевский разгневался, про мир и слушать не хочет, если не согласимся на его требования. Конечно, соглашаться тяжело…
— Вы продаете Украину, людей и землю продаете проклятым панам! — крикнул Наливайко.
Эти слова были как гром с ясного неба. В первую минуту все замолкло. Кто услышал — испугался, а прочие ждали повторения. Повскакали лежачие. Одинокий голос из толпы истерично выкрикнул:
— Что он сказал?
— Измена!.. Измена!..
Лобода поднял вверх булаву, угрожающе махал ею, но шум не стихал. Понимал, что к булаве нужно прибавить какое-то очень веское слово, — иначе не привлечь к себе внимания, не потушить это бушующее пламя человеческих страстей. Возле него очутился Заблудовский. Стало легче на душе. А Заблудовский уже шептал на ухо:
— Он пьян, пан гетман.
— Северин Наливайко пьяный пришел в круг… Позо-ор! — не подумав, крикнул Лобода.
И правда, казаки стали успокаиваться. Но это спокойствие было угрожающим. Наливайко, обернувшись к казакам, выхватил саблю и махал ею в воздухе вместо булавы. Шум стихал, только причитанье женщин и плач детей прорывались издали, от землянок и возов.
— Кто видел, что Наливайко горилку пьет? Я от крови нашей пьян и от предательства в нашем лагере… У нас в лагере измена!..
— Кто изменники?
— Смерть им!..
— Га-а-а!!! Смерть!..
— Говори, пан Северин! — отозвался Лобода, весь красный от душившей его злобы. — Говори! Старшины хотят знать, кого винишь ты в измене. Не сам ли ты первый предаешь этих людей, одураченных тобою? Не ты ли еженощно бросаешь их на верную смерть, на пики и сабли сильнейшего врага?
Теперь уже нельзя было унять шум никакими человеческими силами. Наливайко обернулся к старшинам, терпеливо слушая Лободу. Заблудовского он ненавидел, и его показание начинало казаться сомнительным. Но за поясом Наливайко имел такого свидетеля, которого разве сам Лобода сможет опровергнуть. Поэтому выслушал Лободу до конца. Потом двинулся в круг старшин так стремительно, что перед ним расступились в разные стороны полковники, сотники, старшины. В проходе остался Лобода с поднятою булавой. Рука дрожала, и казалось, что булава вот-вот потянет ее к земле. Эта дрожащая рука окончательно вывела из равновесия Наливайко. Тупым ребром сабли он ударил по руке, и булава, как срубленная ветка, сорвалась на землю. Полковник Кремпский подхватил булаву на лету и грозно поднял ее в обеих руках:
— Позор! Схватить его!
— Прочь! — крикнул Наливайко, шагнув к Кремпскому.
Полковник опустил булаву, испуганно перекрестился и попятился к столпившимся старшинам.
— Свят, свят!.. С ума сошел человек.
А Наливайко спрятал саблю, выхватил письмо, и, казалось, совсем спокойно зазвучал его сильный голос. Народ молчал, ловил каждое слово:
— Вот где, братья-казаки, доказательство измены! Есть подозрение, что этот наш гетман предает святую армию бедняцких воинов, предает Украину! Пусть признается, кто писал это письмо к палачу Жолкевскому? Он в нем обещает выдать панам всех их бывших — наймитов, привести Украину к присяге короне польской!..
— Измена! Позор!.,
— Смерть предателю!..
Лобода в ужасе и недоумении вытаращил глаза и бросился к своим сторонникам. Стах Заблудовский только руками развел. Кремпский взял булаву на согнутую руку, как мать больное дитя. Наливайко оборачивался во все стороны, высоко поднимал вверх письмо, но слов его уже не слышно было. Разбушевавшиеся казаки протягивали руки, и сжатые кулаки красноречиво говорили об их настроении.
Стах Заблудовский выждал минуту, когда удивление и растерянность Лободы дошли до предела. Он прокрался меж старшинами и, когда Наливайко обернулся спиною к Лободе, тихонько посоветовал:
— Спасение пана гетмана в его сабле…
Это была искра, брошенная в бочку пороха. Словно очнувшись, Лобода вспомнил, что у него ведь есть сторонники не только среди старшин, но и среди казаков. Минутный испуг его мог стоить ему жизни. Выхватил саблю, высоко взмахнул ею:
— Делал, как бог мне велел. Отдай сюда письмо!..
И бросился на Наливайко. Наливайко не слышал гневных слов Лободы, не остерегался его, увлеченный речью к казакам. Сабля Лободы тяжело, со всей силой обрушилась вниз…
Неминуемая смерть ждала Наливайко, но Карпо Богун во-время подставил свою саблю под саблю Лободы, и Наливайко инстинктивно присел при звуке сабельного удара над своей головой. Смертоносный удар Лободы перешиб саблю Богуна, но Наливайко успел уклониться, и в тот же миг вместо письма над головой у него завертелась сабля. Губы раздвинулись в зловещей улыбке:
— Принимаю вызов!.. Ну, защищайся пред судом сабли.:. Оправдывайся, гетман, еще не поздно! Кто писал письмо?..
Лобода побежал в сторону после первого удара сабель. Может быть, надеялся спрятаться в толпе или отомстить Стаху Заблудовскому, чей лицемерный маневр он только теперь вполне понял.
— Спасите!.. Помилуйте!
Стах Заблудовский обеими руками схватил Лободу за плечи и изо всех сил толкнул его прямо на Наливайко, который уже остановил руку с саблей. Наливайко чуть отскочил в сторону, и никто не успел заметить, как Лобода повалился с рассеченной головой. Второго удара Наливайко уже и не собирался наносить, хотя к бою был готов.
12
Неимоверный шум, выстрелы и бряцание оружия докатились и до лагеря Жолкевского. Сам он в это время объезжал войска. Из передних окопов прискакал джура Вишневецкого и сообщил, что в лагере осажденных идет резня.
«Ну и пусть себе», — решил мудрый гетман Жолкевский.
Всю ночь не сходил с коня, всю ночь караулили и тесным кольцом стягивались вокруг лагеря казаков войска Жолкевского. Приказал стеречь, чтоб и муха не вылетела из лагеря. Стрельба и крики подсказывали ему, что делал Стах Заблудовский.
А в лагере казаков творилось нечто страшное. Сначала лагерь как будто потонул в сплошном гуле перебранок и споров. Но уже через полчаса после смерти Лободы ссоры перешли в стычки. Стах Заблудовский разжигал в реестровиках — ненависть к наливайковцам, а потом сам же становился рядом с наливайковцами и ожесточенно рубился. Ночью он очутился уже совсем в другом месте с кучкой казаков. Несколько сот наливайковцев саблями прокладывали себе дорогу к валу меж казаков Лободы и Кремпского. Заблудовский пристал к наливайковцам и старался показывать Наливайко не только свою преданность, но и незаурядное искусство рубаки-казака.
— Держись, пан Северин! — кричал Заблудовский.
И в самом деле, Наливайко стало легче, когда Заблудовский принял на себя и своих людей фланговый удар реестровиков, которые напирали вдоль вала.
— Держусь, пан Заблудовский… Не двигайтесь вдоль вала… Дайте размахнуться… Карпо! Прикажи казакам взбираться на вал и уходи с ними в степь, а я задержу сам…
— И я, — опять отозвался Заблудовский сбоку.
Была темная ночь. Карпо Богун пробовал протестовать против приказа Наливайко и даже соскочил с вала, чтобы драться рядом с Наливайко. Наливай- ко пригрозил ему, что зарубит его, как — предателя, если он ослушается и не поведет казаков в бегство.
Отступая под натиском реестровиков, Наливайко уже чувствовал за спиною вал. На него толпой двинулись предатели, руководимые сотником Козловским. Загорелись возы поблизости и осветили Наливайко. Он рубился, ничего не слыша, только видел трупы и угрожающие сабли. Слева ему совсем неплохо помогал Заблудовский. Остерегаться его дальше — значит не управиться с натиском справа. Ему осталось отбить только несколько передних и мигом вскочить на вал.