— Как видишь, одно твое слово, Барбара, победило….
3амойский взял обе руки жены в свои и по очереди целовал их. Едва сдержался, чтобы не обнять ее, как после долгой и тяжелой разлуки. А она спокойно смотрела на совсем поседевшую голову мужа. Были минуты, когда по-женски искренне жалела этого человека. Но — не больше.
— Вчера, Янек, меня посетил этот… увенчанный славой победителя пан Станислав. Я ненавижу этого человека и приняла его только ради тебя.
— Благодарю, милая, за уважение. Что случилось у пана Станислава, что он навещает тебя?
Отошел и сел в легкое парижское кресло. Сообщение жены опять напомнило подозрительные отношения Жолкевского с Христиною и Гржижельдою…
— Пан Станислав зло потешался надо мной за мою шутку в Стобнице про золото на его сабле. Он, неизвестно почему, грозит мне казнью этого… Наливая.
— Угрожает казнью?
— Да, Янек… угрожает, и… я должна быть искренней, как была до… сих пор: пан Станислав неравнодушен ко мне. Эта противная тварь взяла себе в голову, что я питаю какие-то чувства к тому казаку. Он намекнул… что выпустил бы его…
—: За какую цену, Барбара?
— За самую дорогую, Янечку, милый мой… — впервые так ласково обратилась к мужу взволнованная Барбара.
Пошла по комнате, слегка заломила пальцы. Обернулась и посмотрела на Замойского горячим взглядом. В глазах была мольба, решимость, отчаянье. Граф испугался. Он понял свою жену. Поднялся, осторожно отодвинул кресло, чтобы стуком не испугать жену, пошел навстречу ей. Опять взял за руку, впился взглядом в страдальческие глаза.
— Барбара! Барбара, ты… страдаешь. Ты не все сказала своему… Янеку.
— Пока все, Янек дорогой. От тебя зависит наше… супружеское счастье.
— Что ему угрожает?
Барбара смежила ресницы. Боль подступила к сердцу от его острого взгляда. Он пронизывал ей душу, разрывал сердце. Но не крикнула. Только пошатывалась, опираясь на руку мужа.
— Что угрожает нашему супружескому счастью, моя милая? — переспросил Замойский, сжимая руку Барбары.,
— Смерть Наливайко…
Открыла глаза, полные слез, и мужественно выдержала взгляд. Рука графа задрожала и соскользнула с руки жены. Медленно отвернулись и разошлись: он — к дверям, она — в угол, к клавикордам. Теперь слезы брызнули у нее из глаз, но женщина сдерживалась и, беззвучно плача, села за инструмент, ударила по клавишам. Слезы текли горячими струйками, а уста пели любимый отрывок. Яна из песни Кохановского:
Одна мне осталась свобода в тяжелой неволе:
Что коль захочу, то могу я наплакаться вволю.
А когда подошел встревоженный граф, умолкла, на дрожащие руки голову положила. По комнате словно реял ее нежный шепот в потухающем дрожании струн. Замойский обнял склоненный над клавикордами стан жены:
— Он будет жить, Барбара!.. Но…
Барбара схватила голову мужа и покрыла поцелуями лоб, щеки и, наконец, губы, скрытые толстыми седыми усами.
— Я буду верной женою, Янек. Я первая из шляхтянок сдержу слово. Буду любить тебя… чтобы только кровь того… казака степного не запятнала наше счастье…
Рыцарь войн, победитель на бурном конвокационном сейме 1573 года — Ян Замойский не в силах был противостоять своей красавице-жене. Да, ради примирения с ней он поступит наперекор всем существующим законам о безопасности короны польской и оставит в живых Северина Наливайко. Он будет жить… навеки заключенный в одном из кармелитских монастырей Польши.
16
Полковник Нечипор и Карпо Богун приехали с Острожским в Варшаву. Воевода приказал своему маршалку одеть их на манер варшавских мещан, устроить поблизости от себя и заботиться о них, как о членах его собственного семейства.
Несколько раз, и в Бресте, и теперь, в Варшаве, полковник Нечипор напоминал старому князю о Наливайко, и каждый раз воевода смущался, волновался, обещал немедленно же поговорить о нем с кем следует, но при встречах с Замойским, с Тарновским и Воланом не находил удобного повода заговорить о Наливайко. Оба казака начали не на шутку тревожиться за судьбу своего друга.
За поздним обедом в варшавских хоромах воеводы полковник Нечипор опять заговорил про обещание князя, но в самый решительный момент беседы слуга доложил, что воеводу явился навестить сановный духовник короля Петр Скарга.
Скарга некогда был хорошим знакомым Острожского, воспитал его сына Януша, но с того времени, как он совратил Януша в католичество, князь запретил принимать Скаргу в своем доме. Минули десятки лет, но рана, нанесенная Скаргой, не заживала, и всякий раз даже упоминание имени этого иезуита волновало Острожского.
Но на этот раз воевода велел принять королевского духовника. Брестский собор спутал все карты, и Острожский надеялся добиться какой-нибудь ясности хотя бы в разговоре с руководителем униатской политики Польши. Но не хотел остаться с ним наедине и принял его за обедом, в присутствии своих друзей и гостей.
Скарга заметил маневр князя, но вошел в просторную комнату, где, по украинскому обычаю, вдоль боковой стены стоял длинный дубовый стол. За столом, кроме князя и его младшего сына Александра, сидели еще запорожцы и отец Демьян. Протосинкел константинопольского патриарха Никифор, который находился на поруках у Острожского, и несколько владык да архимандрит печерский Тур обедали в это время в другой комнате.
Королевского духовника встретили стоя у стола. Ответив на католическое приветствие или благословение Скарги, сели за стол. Полковник Нечипор из себя выходил, что пришлось оборвать разговор о Наливайко. Когда теперь возобновишь его опять!
Петр Скарга, стоя, беседовал с украинским магнатом и негласным главою православия князем Острожским. Несколько слов обычного приветствия сказал, даже вежливо улыбаясь. Но тут же он снова, как всегда, посуровел, точно мать родила его в ненависти к людям:
— Вельможный брат по вере христовой пан Василий-Константин позволит мне говорить при свидетелях?
— Думаю, ваша мощь, владыка честной, что беседе нашей о делах церкви Христовой не помешают эти духовные особы и сын мой?
Скарга подозрительно посмотрел на присутствовавших. Особое внимание обратил на двоих с запорожскими чубами, но, приняв их за сечевых попов, не протестовал и начал разговор о брестском соборе и о поведении православного духовенства во главе с протосинкелом.
— А вам, вельможный князь, следовало бы сказать им разумное слово и о праве короля напомнить. Разве король дал согласие на лишение сана митрополита Михаила Рагозы и епископов наших: Ипатия Володимирского, Кирилла Луцкого, Германа Полоцкого, Дионисия Холмского и Ионы Пинского? Грех божий и гнев королевский примете на себя, вельможный князь…
— Приму все, святой отец Петр, потому что творили во имя господа бога нашего. Король и его законы — суть кондиции светские, а на брестском соборе творился закон церкви нашей… православной. Канцлер коронный сказал, что корона не будет вмешиваться в дело объединения церквей, диссидентам страны политические права наобещал, а сам все-таки в Брест приехал. Король послов своих с угрозами засылал…
— Король есть высшая власть в государстве нашем.
— Однако мы украинцы, пан отец…
— Пан воевода забывает, что Украине даны законы Речи Посполитой Польской и она обязана принять их…
— Неправда, не примет! — выкрикнул из-за стола полковник Нечипор. — Я тоже украинец и не помню, чтоб у меня корона спрашивала разрешения распространить свои законы на Украину.
Скарга выслушал до конца запальчивые слова полковника, вздохнул и еще больше помрачнел.
— Я духовник короля Речи Посполитой Польской и не привык выслушивать изменнические речи. Вельможный князь должен знать, что слова этого… брата нашего во Христе не лучше бунта Наливайко и прочих изменников. Король узнает про эти слова.
— Прекрасно! — вспылил Острожский. — Ввиду такой конклюзии прошу пана королевского духовника считать законченной нашу беседу о духовных делах. Как и во всем, вы хотели и брестский собор превратить в базар, где Украину, как торгаши, думали обманом заполучить. А мы этим товаром не торгуем, пан отче. Это тоже измена? Пусть… Маршалок! Проводите королевского духовника. Прикажите собираться. Немедленно же выезжаем на Украину…