— А куда в таком случае подевались пять крон? — поинтересовался Тяпка. — На которые ты лезвия купил. В скобяной лавке.
— Тоже верно, — согласился Налле Лапсон. — Куда они подевались?
Глава двадцать первая. Палатка или что-то вроде
— Это довольно-таки возмутительно, — сказал Налле Лапсон и почесал в затылке.
— То, что ты все перепутал? — спросил Тяпка.
— Когда приходится держать в голове столько всякой всячины, — сказал Налле Лапсон, — немудрено и забыть, что двадцать эре стоит лезвие, а не вся пачка.
— Это да, — согласился Тяпка. — Но теперь-то уж делать нечего. А в кассе у нас теперь только крона да четвертак.
— Придется снова писать Лотте, — решил Налле Лапсон. — Даже хорошо, что прошлое письмо мы так и не отправили.
Новое письмо Налле Лапсон сочинял часа два. И в конце концов получилось вот что:
ИЩОРАС ДАРАГАЯ ЛОТА!
КАК ТЫ ПАЖЫВАЕШ МЫ ХАРАШО. МЫ БЫ ХАТЕЛИ БЫ ПАПРАСИТЬ ДЕНЕК В ЗАЙМЫ. ШТОБЫ И СЕСТРАМ ЮХАНСОН И НА БЕЛЕТ ДОДОМА.
ОТ ТЯБКИ И НАЛЛЕ ЛАПСОНА
Заклеивая конверт, Налле Лапсон вздохнул.
И оба вышли в город, Налле Лапсон и Тяпка. Наступил вечер. В киоске Налле Лапсон купил почтовую марку в двадцать пять эре. После чего у друзей осталась ровным счетом одна крона.
Налле Лапсон крутил и вертел в лапах последнюю монетку.
— Ты какой-то задумчивый, — заметил Тяпка.
— Я хотел спросить у тетеньки в киоске одну вещь, — сказал Налле Лапсон. — Как думаешь, Тяпка, стоит или нет?
— Зависит от того, что за вещь, — ответил Тяпка.
— Шоколадка на витрине, — сказал Налле Лапсон.
— Тогда, думаю, стоит, — ответил Тяпка и облизнул нос.
— Прошу прощения за беспокойство, — обратился Налле Лапсон к тетеньке в киоске. — Но почем вон та, так сказать, шоколадка?
Шоколадка стоила как раз крону.
— Беру, — сообщил Налле Лапсон.
И по-братски разделил ее с Тяпкой.
— Кстати, — сказал Налле Лапсон. — Это была наша последняя крона. И больше у нас денег нет.
— Зато как вкусно! — ответил Тяпка и тщательно облизал свой нос.
Друзья бродили по улицам. Летний вечер выдался ясный и теплый.
Они вышли на главную площадь.
— Что это там? — удивился Тяпка. — Странное такое, прямо посреди площади!
— Палатка или что-то вроде, — сказал Налле Лапсон.
— Выглядит крайне подозрительно, — сказал Тяпка. — Уж не живет ли там кто под этой занавеской?
— Слушай! — сказал Налле Лапсон. — У меня идея! Мы же можем там переночевать! И деньги сэкономим. В смысле, не задолжаем сестрам Юхансон за лишнюю ночь.
— Здорово! — согласился Тяпка. — Я никогда не жил в палатке. А ты?
— Что-то тоже такого не припомню, — ответил Налле Лапсон.
— Интересно, подают ли в палатках мясные косточки, — вздохнул Тяпка.
Глава двадцать вторая. До чего живой памятник!
Духовой оркестр грянул марш.
Что такое? Налле Лапсон тер глаза спросонок. Редко ему приводилось засыпать так крепко, как под этой занавеской.
Тяпку не разбудила даже музыка.
— Вставай, Тяпка! Уже белый день на дворе!
Налле Лапсону с трудом удалось добудиться приятеля.
Но почему вокруг палатки так громко играет музыка?
Налле Лапсон глянул через дырочку в ткани и увидел, что площадь полна народу.
Музыка умолкла, и теперь кто-то разговаривал возле самой палатки. Вернее, держал речь.
— Поостерегся бы полиции, — заметил про себя Налле Лапсон. — Небось и не знает, бедняга, что в этом городе берут штраф, если выступаешь с докладом.
— …нас переполняют радость и гордость, — говорил между тем голос снаружи, — что наконец-то появится памятник, воплотивший живой образ великого сына нашего города и губернии, ученого, путешественника и друга животных — Карла Августа Медвéрна! А теперь я попросил бы снять покрывало!
Палатка оказалась покрывалом! Кто-то его сдернул, и все увидели скрытый под ним памятник. Он представлял собой мужчину — ученого, путешественника и друга животных Карла Августа Медверна. А у ног Карла Августа Медверна сидели Налле Лапсон и Тяпка и сонно жмурились.
По толпе пробежал шорох.
— До чего живой памятник! — сказал кто-то. — А медведь и собака ну прямо настоящие!