Само собой, эта троица вызвала в городке изрядный переполох. Прохожие смотрели на нее с ужасом и изумлением, в домах распахивались окна, и оттуда высовывались головы. Некоторые из голов испуганно всовывались обратно.
— Что это — может, цирк приехал? — шепнул карамельщик Карлсон почтальону Персону.
— Девочка-то наша, Лотта с Речной улицы, — сказал почтальон. — Чудно́!
Посреди площади стоял полицейский Касклунд.
В городке не случалось никаких правонарушений с самого прошлого января, когда сапожников мальчишка выехал на финских санках на встречную полосу Центральной улицы, — но сейчас порядок явно нарушался. Полицейский Касклунд протер глаза, высморкался в большой красный платок, принял самый суровый вид, какой только смог, и вскинул ручищу перед носом трубача.
— Именем закона — стоять! — рявкнул он.
Трубач вывел особенно затейливую трель и замер по стойке смирно.
— Запрещается играть на трубе на городских улицах, площадях и в прилегающих зданиях и сооружениях, — сообщил полицейский.
— Где же тогда на ней играть? — удивился трубач.
Полицейский Касклунд почесал затылок. Вопрос оказался непростой.
— Хм, — сказал он. — Можно играть на чем-нибудь другом.
— На нервах, например, — сказала Лотта.
Тут полицейский Касклунд снова посуровел.
— Кроме того, запрещается разгуливать по городу с живыми медведями. — И он грозно указал на Налле Лапсона.
— Он мой старый друг, — сказала Лотта, — а с друзьями я имею право гулять, даже если они медведи.
— Он выглядит возмутительно, — сказал полицейский Касклунд. — Как из леса.
— Я правда из леса, — радостно признался Налле Лапсон. — Меня зовут Налле Лапсон. — И он протянул лапу полицейскому Касклунду, который испуганно попятился.
— Если кто тут и выглядит возмутительно, — сказал трубач, — так это скорее господин Касклунд, чем господин Лапсон.
— Ладно, мы пошли к бабушке, — сказала Лотта.
Полицейский Касклунд совершенно растерялся и не знал, что ответить. И когда Лотта, Налле Лапсон и трубач свернули в сторону Речной улицы, он вынул свой красный платок и оглушительно высморкался.
Глава восьмая. А можно ему дать дедушкину ночную сорочку?
У Лоттиной бабушки был самый хорошенький домик на всей Речной улице. Белый, с зелеными наличниками, одноэтажный, зато с чердаком. Внутри имелось четыре комнаты, а еще, само собой, кухня и ванная.
— У твоей бабушки так уютно, — сказал трубач.
— Внутри там еще уютнее, — сказала Лотта. — У нас там и кресло-качалка есть, и музыкальная шкатулка, и лосиные рога, и морозильник, чтобы делать мороженое.
— И мед в кладовке — судя по тому, что мне довелось услышать, — сказал Налле Лапсон.
— Есть, — сказала Лотта, — и еще кое-что, с чем тебе предстоит познакомиться ближе к вечеру.
— Интересно, о чем это она, — рассмеялся трубач и повернулся к Налле Лапсону.
Бабушка встречала их в дверях.
— С приездом, с приездом, милая моя Лотточка, — воскликнула она. — Как я рада, что ты снова дома! — И она закружила Лотту в танце. — А с кем это ты приехала? — спросила она, танцуя.
— Это мои лучшие друзья, я их встретила в поезде, — с восторгом воскликнула Лотта. — Это трубач, а вот это — Налле Лапсон.
— С приездом, Налле Лапсон, — сказала бабушка и закружила в танце трубача.
— Но Налле Лапсон — это же я! — Налле Лапсон протянул обе лапы к бабушке.
— Что за чудесный медведь! — воскликнула бабушка, закружила Налле Лапсона в танце, а трубач подыграл им веселую мелодию.
Так здорово Налле Лапсону еще не было практически никогда.
— Оставайтесь оба у нас, — предложила бабушка, — тут есть и кровати, и матрасы, и одеял на всех хватит, и еды тоже.
— Говорят, в Лильбакке вкусный мед, — заметил Налле Лапсон. — Я немало о нем наслышан.
— Что касается меня, — сказал трубач, — то спасибо за любезное приглашение, но я бы поселился в гостинице. Но если мне позволят разок-другой заглянуть в гости, то милости прошу — то есть это было бы очень мило!
— А что касается меня… — начал Налле Лапсон.
— То он поселится в маленькой комнате, — закончила Лотта. — Можно, бабушка? Он такой славный и милый!
— Боже мой, — сказала бабушка, — конечно, можно. Он может спать на желтой тахте.