— Полиция сегодня очень занята, — ответил Налле Лапсон как можно более утомленным голосом. — К тому же у нас картузка забыта.
— Картузка забыта? — удивился голос.
— В смысле, кутузка забита, — объяснил Налле Лапсон. — Но я загляну в течение дня. Меда там у вас не найдется?
— Сколько угодно, лишь бы нас от трубача избавили!
Едва Налле Лапсон положил трубку, как явился посыльный из бакалеи Андерсона и выставил на стол восемнадцать банок меда.
— Прошу вас, — сказал посыльный, вернее, сказала, потому что это была девочка-посыльная, и сделала книксен — очень робко, поскольку прежде не встречала медведей-полицейских.
— Это правильно, — сказал Налле Лапсон. — В смысле, ровно восемнадцать банок, как и заказано.
— Прошу вас, пересчитайте сами, — сказала девочка и снова сделала книксен.
— Хм, так-так, — сказал Налле Лапсон. — Ну-ка посмотрим, два, семнадцать, тридцать девять, двадцать десять, тысяча, восемнадцать — да, похоже, все точно.
— Выпустите меня! — заорал из кутузки полицейский Касклунд и забарабанил в дверь. — Именем закона — откройте!
— Кто это? — спросила посыльная Андерсона, и вид у нее стал еще испуганней.
— Обычный арестант. Мы тут с утра его задержали, — сказал Налле Лапсон. — Пусть посидит годик-другой.
— Оплачивать мед наличными будете? — спросила девочка.
— Наличниками? — переспросил Налле Лапсон.
— Дяденька прямо сейчас заплатит за мед?
— Заплатит? — удивился Налле Лапсон.
— Или отпустить в долг? — спросила девочка.
— Куда-куда опустить, фрекен? — переспросил Налле Лапсон.
— В долг, — повторила девочка. — Отпустить в долг, записать на счет участка.
— Надолго — это хорошо! — сказал Налле Лапсон. — Запишите на счетах и отпустите мед надолго!
Глава четырнадцатая. Видишь ли, я забыл очки
В полицейской каске и с саблей в лапе Налле Лапсон отправился на площадь.
Светило солнце, чирикали воробьи, и цветов на большой клумбе оставалось еще приличное количество.
Тут на площадь выбежала пожилая дама в шляпе, украшенной птичьим гнездом.
— Участковый Касклунд, — пронзительно закричала она, — господин участковый, вы ведь уже задержали гадкого медведя, который рвал цветы… и и-и-иииии!
Да, именно так она и закричала — «и-и-иииии!», — когда обнаружила, что обращается не к полицейскому Касклунду, а к полицейскому-медведю. И шарахнулась прочь, да так, что обронила шляпу с гнездом, а семейство Юхансон (воробей, его жена и трое птенцов) недолго думая перебралось в новое жилье.
А Налле Лапсон только рассмеялся про себя и направился дальше в гостиницу.
В холле гостиницы сидел толстый швейцар. Когда Налле Лапсон входил, швейцар как раз зевнул, но, завидев медведя в полицейской каске, до того напугался, что так и застыл с разинутым ртом.
— Здрасте, — сказал Налле Лапсон. — Это ведь с вами мы говорили по тилимилифону?
Швейцар только молчал разинув рот.
— Насчет трубача, который трубубит всякую красивую музыку, — пояснил Налле Лапсон.
Тут швейцарские челюсти захлопнулись со щелчком.
— Да-да, — заверил швейцар, дрожа как осиновый лист (довольно-таки крупный). — Играет он, конечно, страсть как красиво, но, видите ли, он беспокоит наших гостей…
— А их у вас много? — спросил Налле Лапсон.
— Гм, ну, э-э-э, как раз сейчас их не так чтобы много, — ответил швейцар. — Как раз сейчас в некотором смысле их у нас один трубач, так сказать, потом еще я тут живу да фрекен Софи, что на кухне. Но если бы в гостинице были другие гости, то они бы, то есть, обеспокоились, а пока пусть он, если хочет, играет себе хоть сутками напролет…
Трубач как раз спускался по лестнице.
— Как приятно это слышать от господина швейцара, — обрадовался он.
И тут увидел Налле Лапсона.
— Нет, ну надо же, Налле Лапсон! — воскликнул трубач, обрадовавшись еще больше. — Ты теперь, что ли, полицейский?
— Точно так, — сказал Налле Лапсон.
— И это тоже приятно слышать! — сказал трубач. — А у вас в городке весело! Я как раз шел повесить объявление на дверях.
— Что за объявление? — удивился Налле Лапсон.
— Пожалуйста. — Трубач протянул листок: — Вот, погляди!
Налле Лапсон страшно смутился и отвел глаза.
— Видишь ли, я забыл очки, — сказал он. — Такая досада!