– Пока прецедентов не было. Но идея классная. Предложу руководству. Показатели явно пойдут вверх.
– Нет, я серьезно!
– Глупая, каждый опер должен иметь об этом представление. Вдруг кому-то взбредет в голову заминировать мою «Волгу»?
– У тебя завелась «Волга»? Какая?
– Как у Президента, – с неожиданной гордостью ответил Токмаков. – Газ-21.
– Если кто-то покусится на твою старушку… Тогда это явно будет голова с дыркой.
– А у нас и есть все пробитые. Это ты там в своих Европах поотвыкла.
Чтобы не думать, Маша выпила еще.
– Пошли, – сказал Токмаков, отбирая стакан. – Покажу машину, только с ней еще надо будет поработать.
К вечеру подморозило еще более основательно. Снег сыпался беспорядочными хлопьями, как труха из слежавшегося матраса.
– Хорошо-то как, – сказала Маша, полной грудью вдыхая воздух, напоенный выхлопными газами.
– Ничего хорошего, – возразил Токмаков. – Дорога скользкая.
– Ага, комплекс автомобилиста в действии. Ну, показывай свое приобретение.
– Наследство от дяди, – уточнил Токмаков, демонстрируя «Волгу», скромно притулившуюся к поребрику в конце длинного ряда иномарок на Измайловском проспекте.
В сумерках припорошенная снежком машина выглядела почти сносно. Разве только блестящая решетка радиатора на тонкий вкус смотрелась несколько вызывающе, напоминая разинутую акулью пасть. Причем акулы, только что приплывшей от протезиста-стоматолога, где ей на все зубы поставили стальные коронки.
– Твой дядя, вероятно, купил машину еще со Сталинской премии? – дипломатично поинтересовалась Маша.
– Тебя что-то не устраивает? – наивно спросил Токмаков, очищая ветровое стекло.
– Напротив. Веет… э-э… стариной.
Токмаков со скрежетом распахнул дверцу. На девушку повеяло пещерным холодом.
– Печку я не наладил, – честно предупредил он. – Пока.
Маша с опаской уселась на широкий диван, изображавший переднее сиденье. В конце концов, у нее была теплая дубленка, а с милым и в шалаше рай.
С милым? Ну да, с милым и хорошим, несмотря на род его занятий.
– Трогаемся! – заблаговременно предупредил Токмаков, включая передачу. «Волга» вздрогнула, лихо присвистнула (кажется, это был ремень вентилятора) и, распугивая грохотом иномарки (глушитель тоже пора менять), выехала на проспект.
Маша поискала привязной ремень, и, убедившись, что его нет, прижалась к Вадиму, чтобы было теплее. Мужественный – без трепа – профиль Токмакова рисовался на фоне заиндевелого окна, и впервые за полтора года их знакомства Маша поняла, кого именно Вадим напоминал ей все это время. Дон Кихота!
Как и бессмертный герой Сервантеса, был он высок и худ. С резкими чертами лица и резкими движениями. Сбитые еще в курсантские времена костяшки пальцев (тому виной было карате-санэ) демонстрировали склонность к рыцарским поединкам. Каковым Токмаков и предавался, постоянно воюя с криминальными дельцами, ветряными мельницами и всем, что еще кое-как шевелится в экономике, естественно, нарушая при этом законодательство.
– О чем ты думаешь? – спросил Токмаков, не поворачивая головы.
– Пытаюсь вспомнить, как звали лошадь Дон Кихота.
– Ну и?
– Черт ее знает! Наверное, в предисловии об этом не было написано.
– А в книге? – с дотошной настырностью сотрудника правоохранительного органа допытывался Токмаков, будто не зная, что на журфаке экзамены сдают по предисловиям. – В книге-то ведь было?
Чтобы на корню пресечь гнусные интеллектуальные домогательства, Маша еще ближе придвинулась к строгому экзаменатору, благо конструкция сиденья это позволяла. Щека Вадима была колючей и холодной, словно кактус, а от поцелуя в губы он, гад, ловко уклонился!
От злости Маша вспомнила, как обзывали эту чертову кобылу:
– Росинант!
– Что – Росинант? – не понял Токмаков.
– Не что, а кто. Это гадская кобыла Дон Кихота.
– Почему гадская? – продолжал допрос Токмаков, и Маша взорвалась:
– Потому что ты гад, Токмаков, и этот Росинант гад, и твоя машина гадская Росинта… Росита!
– Спасибо, – сказал «гад»-Токмаков. – Теперь только так и буду ее называть.
По вечерним магистралям, переметенным поземкой, винтажная «Росита», не обращая внимания на правила дорожного движения, быстро домчала Машу до улицы имени врага всех собак академика Павлова. Здесь, у самого подножия телевышки, начинались владения питерского телемагната Льва Борисовича Кизима.
Токмаков конспиративно остановил «Роситу» за сто метров до проходной:
– Жду твоего звонка.
– И больше тебе нечего сказать?
– Разве что передать привет Леве, – улыбнулся Токмаков с изощренным садизмом, хотя на душе скребли кошки. Большие и когтистые. Вроде той, что он снял с дерева.