– Поставим ему это в заслугу. Утонченное рассуждение, однако! А теперь припомни, Эйнав, те дни, когда Цадок гостил у тебя, собираясь увезти Дину.
– Прожил он у меня трое суток. С ним был слуга Ярив. Мы с Диной старались, угощали его самым лучшим. Я просил его побыть еще денек-другой. Но он заторопился. Я-то знаю, почему. Он Дину сильно любил, не терпелось ему с ней уединиться. Ну что ж – дело молодое, законное! Всякому отцу приятно знать о счастье чада своего.
– Ты всё мне сказал, Эйнав?
– Вроде, да. Говорят, бедняжка умерла от мук, а потом Цадок разрезал плоть ее на части. Я верю! Безумный этот пустосвят мог своими руками на бесчестие ее отдать и над телом надругаться, чтоб потрафить чудовищу безгрешия…
– Я в твоей вере не силен, но сдается мне, ты молвишь богопротивное. Но я о другом тебе скажу. Ты обманул меня, Эйнав! Ты утаил, что Дина изменяла Цадоку. Не потому ли он изгнал ее? А ты мне толковал про муху, да про волос!
– Не зря говорят, что сыскарей гложет страсть заглядывать в темные углы. Я рассказывал со слов Дины. А слухам я не верю!
– Слухи небеспричинны. Прощай, Эйнав, я сострадаю твоему горю.
6
“Теперь, потолковавши с тем, с другим и с третьим, я представляю характер левита, – рассуждал Атар-Имри, – и я задаю себе вопрос: мог ли богобоязненный Цадок своей рукой убить женщину? Навряд ли, но для заключения нужны еще сведения. Пора снова ехать на Эфраимову гору и знакомиться с левитом.”
Старейшины попросили Атара-Имри подняться в их апартамент.
– Как подвигается расследование, – спросил Баная, – и что ты думаешь делать дальше, дорогой наш Атар-Имри?
– Я не думаю! – с раздражением ответил Атар-Имри, очень не любивший такого рода вопросы, – и я не знаю, что буду делать дальше! Пока я намереваюсь встретиться с левитом. До свидания.
Атар-Имри вошел в дом Цадока. Перед ним стоял мрачного вида молодой мужчина. Тяжелый взгляд, нечесаная борода, неумытое лицо и небрежная одежда старили левита.
– Проходи, Атар-Имри. Я ждал тебя. Садись. Выпьем для бодрости по кружке вина.
– Я не пью вина, Цадок. Надеюсь, и без твоего любимого напитка нам достанет бодрости обсудить дела.
– Не хочешь – как хочешь, а я себе не откажу, тем паче, что тяжко на душе, – сказал Цадок, осуществляя свое намерение.
– Скажи-ка, Цадок, ты любил Дину?
– Неужто это относится к расследованию? Да, я ее любил и никогда не забуду, – ответил Цадок и провел грязным рукавом по глазам.
– Я думаю, мой следующий вопрос очевиден для тебя без слов?
– Вполне. Я изгнал ее потому, что она мне изменяла.
– А муха и волос?
– Э-э-э… Кто хочет слыть обманутым мужем? Мне нужен был законный предлог. Однако, ты хорошо подготовлен!
– Надеюсь доставить тебе еще не один пример моей осведомленности. Есть мнение, левит, что Дина совершала легкомысленные поступки в отместку за твое пьянство и за то, что ты свой пыл делил несправедливо между ней и молитвами.
– Я думал об этом. Я намеревался исключить вино из своей обыденности. Но любовь к Богу я ставил и буду ставить выше любви к женщине! Точка!
– Почему ты захотел вернуть Дину?
– Я уж говорил! Я ее любил и не в силах был жить без нее. Я простил. Я верил, что она раскаялась.
– А что ты скажешь о Мерав?
– Мерав – бремя на совести моей. Я дал ей ложные надежды. Свою единственную я отослал, а одиночество-то тяжко терпеть…
– Цадок, ты привез Дину из Гивы после захода солнца. Где ты находился ночью?
– Ты подозреваешь меня в убийстве женщины, иевусей?
– Я подозреваю всех, включая тебя. Позволь задавать вопросы мне! И в твоих интересах отвечать на них.
– Много ты смыслишь в моих интересах!
– Я жду ответа. Где ты находился ночью?
– Только я вошел в дом и уложил Дину на лавку, как появились отец и братья Мерав. Они предложили выпить вина. Мы направились в одно известное нам место. Я думал тотчас вернуться к Дине. Каюсь. Я увлекся. Явился домой только на исходе ночи.
– Когда ты увез Дину от Менахема, она была жива?
– Она дышала, но тяжело. Я пытался заговорить с ней, но не получил ответа.
– А домой ты ее доставил живую?
– Да.
– А когда ты, наконец, вернулся после возлияний…
– Она была уже мертва!