Конечно, Люсинда и раньше знала, что эта Майя — рабыня, но по какой-то причине слова баядеры дошли до самой глубины души и произвели сильное впечатление.
— Пожалуйста, не удивляйся так сильно. Меня купила твоя семья.
— Что? — заикаясь, пробормотала Люсинда.
— В этом нет ничего особенного, — вставил Слиппер, почувствовав ее растерянность.
— Какая разница для меня — для кого-либо из нас? Это просто еще одна жизнь. Теперь я рабыня… Разве я не была королем? Деревом? Собакой? Неприкасаемой? Я рождалась миллион раз, и меня ждет еще миллион перерождений.
Люсинда ничего не сказала. Она часто слышала, как купцы богохульствуют подобным образом. Но Майя была такой красивой, с почти такой же белой кожей, как у нее самой, и такой молодой, одного с ней возраста, что Люсинде было неприятно узнать правду: девушка является лишь собственностью какого-то мужчины.
— Он тоже раб, — сказала Майя и показала глазами на Слиппера.
Слиппер распрямил спину, чтобы казаться как можно выше:
— Не позорно быть рабом, госпожа. Дело не в том, кто ты, а в том, что ты делаешь, как поступаешь.
— Да, — согласилась Майя. — Этому нас также учит «Гита», — у нее блестели глаза, словно ее забавляло смущение евнуха. — В противном случае я не предложила бы себя для продажи.
— Ты сама предложила стать рабыней? — Люсинда резко вдохнула воздух.
— Почему бы и нет? Как говорит Слиппер, это не позорно. Наш храм почти уничтожили наводнения, а шастри[21] намекнул, что может получить за меня хорошую цену. Я уверена, что это спасло храм.
— А твоя семья?
— Я сирота столько, сколько себя помню. Моя гуру умерла. Она была всей моей семьей, но исчезла во время наводнения. Так почему бы и нет? Почему ты так поражена?
— Я ничего этого не знала, — ответила Люсинда.
— Ты думала, что я родилась рабыней, как ты?
Люсинда закрыла рот рукой.
— Как ты смеешь?! Я — свободная женщина!
— Правда? — мягко сказала Майя. — У тебя есть дом? Кошелек, полный золота? Ты ходишь и ездишь туда, куда захочешь? Заводишь любовника, когда пожелаешь, или не заводишь вообще, если тебе не хочется его иметь?
Люсинда нахмурилась.
— Ну, тогда прости меня пожалуйста, — продолжала Майя. — Я думала, что ты такая же, как все другие женщины фарангов — собственность какого-то мужчины, у которой нет никакой свободы. Девственница, предлагаемая богатому мужчине, чтобы объединить две богатые семьи, или жена, ценность которой заключается только в рождении сыновей.
— Я прощаю тебя, — ответила Люсинда. В последовавшей тишине она почувствовала бесконечное качание погруженного в тень паланкина, и ей снова захотелось оказаться на твердой земле.
— Я не очень хорошо себя чувствую, — сказала она наконец. — У меня болит голова.
Люсинда прилегла на подушки, прикрыла лодыжки широкими юбками и закрыла глаза. Но она чувствовала взгляды двух других попутчиков. Паланкин качался и скрипел, словно лодка, подбрасываемая волнами. Через несколько минут Люсинда заснула.
Когда бесконечное раскачивание паланкина прекратилось, Люсинда проснулась.
— Где мы? — спросила она.
— Мы проехали Вальпой и только что остановились у какого-то дома, — сообщил Слиппер, который выглядел обеспокоенным. — И мы проехали мимо очень хорошей гостиницы.
Люсинда последней спускалась по серебряной лестнице, приставленной к боку слона. Слиппер стоял в сторонке и с серьезным видом разговаривал с Майей, которая старалась не показывать раздражение.
Широкий, уютный двор выходил на глубокую долину. Солнце садилось, и его красные лучи окрашивали горы на востоке. Слуги-индусы снимали багаж и поспешно заносили его внутрь. К Люсинде подошел Да Гама.
— Твой дядя договорился, чтобы мы провели ночь здесь. Это дом Фернандо Аналы, одного из торговых партнеров твоего отца.
— Не думаю, что я когда-то с ним встречалась, — ответила Люсинда.
Высокий индус в блестящем шелковом тюрбане появился в дверях дома и спустился с веранды.
— Мой господин желает вас поприветствовать, — сказал он на сносном португальском.