Зато я могу зажмурить глаза.
Но следующий удар я все равно слышу. Жуткий свист, влажный чмок и отчаянный вскрик Лирины.
И чувствую горячее дыхание Дари на своей шее, ощущаю, как его пальцы ускоряются, обводя узелок по кругу, а у меня под бедром отчетливо твердеет его орудие.
Все это без зрения и без того слишком яркое впечатление. Поэтому я открываю глаза и смотрю, как палач разворачивает Лирину так, чтобы она не могла смотреть на нас, зато ее спина с двумя алыми полосами от кнута видна нам гораздо лучше. Кожа рассечена, сочится кровь, но Дари это как будто возбуждает только сильнее.
Он глубоко дышит, пока его пальцы играют с моим бутоном наслаждения и волны горячего удовольствия против моей воли начинают подниматься откуда-то из живота и растекаться по всему телу. Неумолимого. Дари определенно знает, что делает. И я чувствую ужас от третьего удара, от которого Лирина заходится безумным криком и наслаждение от настойчивых пальцев одновременно.
Дари отводит в сторону покрывало и следующий удар сопровождается еще и легким укусом моей мочки уха. Что-то внутри напрягается и ухает вниз, когда я ощущаю эту легкую боль.
Боль, которой удостоена Лирина не такая легкая. Палач делает паузу, и Дари лишь слегка облегчает свои ласки, кружа и потирая меня между ног. Влага сочится так сильно, что я слышу хлюпанье, которое издают его пальцы, потихоньку проникая внутрь меня.
Сухие губы Дари ласкают мою шею, но когда палач снова замахивается, они опять обхватывают мочку и снова удар-укус-вскрик-волна наслаждения наслаиваются друг на друга. И будь я проклята, но следующего удара кнута я жду с нетерпением, изнывая под слишком неторопливыми касаниями пальцев. Слишком.
Еще удар! Лирина рыдает без остановки, я стискиваю зубы, потому что хочу еще, а Дари хрипло шепчет:
— Быстрее?
— Да, — выдыхаю я, — Пожалуйста, да!
Он делает знак палачу, и даже если бы я хоетла возразить я уже не могу. Потому что теперь палач кладет один удар за другим на спину Лирины, превращая ее в кровавые лохмотья, и одновременно дари терзает меня быстрыми резкими движениями, поцелуями, укусами, а я цепляюсь за его шею и наблюдаю за тем, какая неумолимая волна уносит меня все дальше и дальше.
Мой внезапный вопль сливается с истошными криком Лирины, пульсацией внутри и резким движением пальцев Дари, которые он вгоняет в мое нутро.
Он не кусает меня, он просто рычит мне на ухо, как дикий зверь:
— Моя! Ты моя, нитарийка! Запомни!
Наслаждение, равного которому я еще не знала, охватывает мое тело с головы до ног. Он проходит по нему судорогами, я невидящим взглядом смотрю на потерявшую сознание от боли Лирину, но больше не могу издать ни звука, пока не успокаивается бешеная дрожь.
И тогда Дари поднимает руку, и палач отступает.
— Помилована, — коротко говорит Властелин, и голос его хрипл. — Если выживет.
Со спины Лирины алая кровь без остановки льется на помост. Ее тело обмякло и покачивается на цепях так, словно она уже мертва. Но палач трогает ее шею рукой и кивает. Жива. Все-таки еще жива. Не уверена, что надолго, но мой оргазм остановил экзекуцию. Если б я знала.
Дари встает с кресла, не выпуская меня из рук. Он поддерживает меня ладонью под голые бедра, а другой рукой обнимает за плечи и просто разворачивается и уходит в замок.
Толпа провожает нас безмолвно. Все замолчали, когда он встал.
Я знаю, что будет дальше. А они даже не догадываются.
Повелитель Черной Пустыни несет меня в спальню…
А я боюсь…
Горячая страсть
Дари сошел с ума. Он и раньше понимал, что нитарийка запала ему в сердце гораздо сильнее, чем любая наложница, но сейчас он чувствовал, что просто обезумел от нее. От ее запаха, ее голоса, того, как она ласкает его губами, как сжимается вокруг него.
Он не ожидал того, что случилось.
Он думал, она будет сопротивляться или притворяться. Ведь наказание кнутом было одним из самых жестоких, некоторые падали в обморок даже просто глядя на это.
Но Эйна откликнулась на его жестокую страсть так, как он и думать не смел. Он нес ее в своих руках, чувствуя неудобство между ног, где к животу прижимался напряженный ствол и все, о чем он мог думать — что он хочет воткнуть его в кого-нибудь. Оттрахать, отыметь, отдолбить женщину. Много и долго. Пока яйца не зазвенят от пустоты.
Нет, не просто женщину. Именно эту нитарийку, что жмется сейчас к нему в его руках и пахнет похотью.
Дари распирало от желания сделать с ней много самых непристойных вещей. Теперь, когда она разгоряченная и размякшая в его руках, когда ее запах струится и забирается ему в ноздри, когда в нее хочется погрузиться целиком. Игры закончились, она теперь полностью его. Настало время сделать ее своей. Он оголодал, и он намеренно не брал себе других женщин, чтобы оголодать настолько.
Он шагал как мог быстро, вдыхая запах женского сока, сочащегося сквозь платье нитарийки и еле дождался, когда добрался до своей спальни. Вошел, захлопнул дверь и повел плечом, скидывая засов. Потому что не хотел, чтобы их прервали еще раз. Пусть хоть вся пустыня идет на него войной, он не выйдет отсюда, пока не отымеет Эйну несколько раз подряд.
В спальне оставался только приглушенный свет свечей, даже окна были закрыты шторами. Дари хотел видеть Эйну обнаженной, но не хотел, чтобы она пугалась его голода. Она наверняка испугается, а он уже устал от того, как она его боится. Он не хотел, чтобы она боялась. Хотел, чтобы жаждала его так же сильно, как он ее.
Ему хватилось схватить ее за волосы, намотать на кулак и заставить упасть перед ним на колени прежде чем он вгонит ей в глотку свое орудие, разрывающееся от напряжения и желания. Пусть она плачет, пусть умоляет его… Но ее пухлые губы обнимут темный ствол, а он ворвется в ее рот на всю длину и войдет в ее горло.
Горячая жажда, бешеная, жестокая, мало сочеталась с тем, как он относился к нитарийке. В нем было словно два человека. Один хотел поиметь ее жестко и жестоко, другой убил бы того, кто обидит его малышку. Нежную, маленькую. Он убил бы того, кого она бы испугалась. Но она боялась самого Дари.
Он обеспечил ей все, что мог. Личную комнату в гареме, полный гардероб, защиту от других наложниц… Что еще он мог для нее сделать? Пожалуй, с этого дня он оставит ее в своей спальне. Пусть согревает его постель, иначе опять кто-нибудь ей подольет яда или подселит змею или что еще случится с этой глупышкой.
Он хотел ее рядом с собой. Горячую, желающую его так же, как он ее. И кажется, сегодня ему удалось.
Он донес Эйну до кровати, уложил прямо в платье на алые простыни и некоторое время просто любовался ею. Покрывало сползло со светлых волос, они растрепались. Губы искусаны, грудь поднимается и опускается от жаркого дыхания, а ноги разведены, словно в ожидании его.
Ночь будет принадлежать нам, моя малышка.
Вся ночь.
Дари не отрывая от нее глаз, стащил с себя одежду. Пришлось на мгновение закрыть глаза, когда он снимал рубаху, но когда он их распахнул обратно, Эйна не пропала, не исчезла, осталась ждать его. Он откинул покрывало в сторону и запустил пальцы в ее светлые волосы. Другой рукой провел по бедру. Какая податливая мягкая игрушка, изнеженная, растаявшая от оргазма. Такая, о какой он всегда мечтал.
Ее ладонь легла на его руку, останавливая, но Дари только оскалил клыки. Нет, малышка, теперь уже моя власть.
Будь она любой другой наложницей, он бы давно поставил ее на четыре кости, задрал ее полупрозрачные юбки, раздвинул бы бедра и прогнул бы, влупляя в зад свое орудие со всей дури. Сейчас оно у него так звенело, что Дари мог бы перетрахать весь свой гарем по два раза. Но с малышкой нитарийкой было так нельзя. Поэтому он только скрипнул зубами и стащил с себя остатки одежды. Он ожидал, что Эйна опять с ужасом уставится на его мужскую стать и будет отползать в сторону. Но она удивила его. Как удивляла всегда, с самого первого взгляда.