В политике, как и вообще в жизни, не всегда кончаешь дело с теми, с кем его начинаешь. В этом Владимир Ильич давно убедился. Сколько свежих сил подойдет, когда зазвучит набатный голос «Искры»!
В апрельский день в Пскове появилась Калмыкова, только что прибывшая из Петербурга.
— Ну, Верочки в Питере уже нет, — сообщила она Владимиру Ильичу и его товарищам по «Искре».
— Как так нет? — ахнули все трое.
— А вот так. Укатила наша Вера Ивановна. Обратно в Женеву. Чуть не попалась. Все расскажу, милые, дайте передохнуть.
Калмыкова привезла деньги для будущих изданий «литературной группы», — женщина деловая и решительная, она не стала тянуть.
— С богом! Начинайте! — сказала она. — Я тоже с малого начинала. Это верно, что всё от искры. Я помогу вам достать еще денег.
В Псков Александра Михайловна приезжала как бы инкогнито и, несмотря на свою любовь к обществу, никому и нигде не показывалась. Посидит часок-другой на квартире у Потресова (сюда к приезду Тетки соберется вся «литературная группа»), поговорит, посмеется, расскажет новости и уже спешит к поезду.
Ее рассказ о Засулич заинтересовал всех. С Верой Ивановной чуть не случилась беда.
— Паспорт, как вы знаете, был у Веры Ивановны чужой, — рассказывала Александра Михайловна. — Считалась Вера по паспорту теткой одного студента-болгарина, который у меня иногда бывает…
Несмотря на липовый паспорт, Вера Ивановна вела себя уж слишком неугомонно. Не сиделось ей на Песках. То пойдет на Невский, то потянет ее посмотреть дом градоначальника, где она пальнула в Трепова.
По вечерам у Александры Михайловны, как и встарь, собирались интересные люди, революционно настроенные художники, писатели, музыканты. Засулич со слезами умоляла хозяйку позволить ей бывать у нее на вечерах. Но это было невозможно, и единственное, на что было дано разрешение Вере Ивановне, — это, не показываясь никому из гостей на глаза, стоять за дверью в соседней комнате и слушать оттуда, о чем говорят в столовой.
— Вдруг прибегает ко мне этот самый болгарин, — продолжала свой рассказ Александра Михайловна. — Смотрю, на нем лица нет. «Пусть Вера Ивановна, говорит, сегодня же уезжает. Я получил извещение, что полиция догадывается, в чем дело, паспорт был в прописке, взят на подозрение, и может последовать арест».
Потом Калмыкова перешла к описанию, как отъезжала из Петербурга Засулич. Вера Ивановна навзрыд плакала, когда Александра Михайловна приехала к ней на Пески и все рассказала.
«Ни за что не уеду из России! Я спрячусь где-нибудь в деревне и буду там жить».
Наивная! А в деревне-то что — нет урядника? Там ведь тоже потребуют на прописку паспорт.
Наконец до Веры Ивановны дошло, что положение безвыходное. Она стала суетиться, доставать и выбрасывать из комода вещи, раскрыла два чемоданчика.
«Вот что я придумала, — сказала ей Калмыкова. — Ехать тебе надо через Финляндию. Хозяйки сейчас нет, и хорошо, а прислуге скажем, что едем в гости к приятельнице в Павловск».
Вера Ивановна не соображала, что ей говорят. Калмыкова стала утешать ее: дескать, нет худа без добра, сейчас белые ночи, а ехать придется через Стокгольм, и можно будет по дороге любоваться чудесными видами. И удивительно — этот довод, невзирая на все волнение, дошел до Веры Ивановны и как-то даже ее успокоил.
— Вот и все, — заключила свой рассказ Калмыкова. — Взяли мы с ней вещи, поехали на Финляндский вокзал и там попрощались… Так-то, друзья. Если перенесете свое предприятие за границу, то вы с ней увидитесь. Она — за вас и очень будет рада помочь.
…Белые ночи, белые ночи…
В одну такую ночь уехал в далекий путь Потресов. Он выхлопотал себе заграничный паспорт «для лечения» и сейчас уже был в Германии — именно эту страну избрала «литературная группа» местом своей деятельности. Потресов должен был там договориться о печатании газеты. У него были связи с немецкими социал-демократами.
Укатил в Полтаву к месту своего постоянного жительства другой «путешественник» — Мартов. Впрочем, Владимир Ильич ждал его со дня на день снова в Пскове.
Шел май… В свежую зелень оделись деревья, было тепло, сухо.
Еще в марте Владимир Ильич написал своим родным в Москву: «…В Питере с приближением весны ходят, говорят, разные эпидемические болезни».
Ответ был — да, ходят болезни, и не только в Питере. Подразумевались аресты. Охранные отделения департамента полиции прямо-таки бешенствовали.
В апреле пришла горькая весть о массовых провалах на юге. За свою поездку в Москву Лалаянц заплатил дорогой ценой: он уже сидел за решеткой, а Екатеринославский комитет, тайная типография и сама редакция «Южного рабочего» были разгромлены…
А ведь Владимир Ильич предупреждал Лалаянца — будь осторожен, не показывайся лишним людям в. Москве на глаза. Лалаянц не послушал, куда-то заходил. Видимо, не утерпел, захотелось рассказать знакомым москвичам о том, как он вдруг обрел потерянный горизонт.
— Ну и дела! — говорил Мартов, снова появившись в Пскове на квартире Владимира Ильича в дождливый майский день.
Было трудно без смеха смотреть на него: приехал из Полтавы без шапки и летнего пальто, и дождь, конечно, порядком промочил его, пока он добрался сюда с вокзала. Взяв у Владимира Ильича полотенце, он вытер и обмотал, как чалмой, голову и, сидя так за столом, рассказывал:
— Разразился скандал, небывалый на нашем юге. — Как житель Полтавы Юлий Осипович называл теперь юг «нашим», впрочем, он и в самом деле завязал там некоторые связи в интересах будущей «Искры». — Ведь этот Лалаянц подцепил в Москве за собой «хвост». Ехал к себе на юг, сопровождаемый лучшими филерами из знаменитого «летучего отряда» зубатовской охранки. Не дураки, сразу почуяли, что дяденька едет «в технику». И в самом деле, перво-наперво бедняга заехал в Кременчуг и сразу навел филеров на след типографии «Южного рабочего». И пошло…
Владимир Ильич сказал, что о провалах на юге он знает, а то, что дополнил Мартов, лишний раз укрепляет его в решении, что среди таких сплошных провалов трудно ставить в России газету; надо перебираться за границу. Теперь ясно, что в Смоленске съезда не будет.
— Глядите, что мне удалось добыть!
Владимир Ильич, хитро щурясь, показал Мартову новенький заграничный паспорт.
Паспорт был самый подлинный. Местный полицмейстер выдал свидетельство, что «не имеет препятствий» к выезду Ульянова за границу, и, уплатив соответствующую пошлину, Владимир Ильич на другой же день получил в губернской канцелярии заграничный паспорт.
Мартов рассказал, что в Полтаве у него был обыск, неприятностей масса, а уезжать оттуда не хотелось.
— А вы думаете, хочется уезжать из России? — произнес Владимир Ильич, и в его голосе послышалась грусть.
В Петербурге стоял солнечный майский день, когда из охранного отделения в департамент полиции пропетляла секретная бумага особого плотного сорта «верже» за номером 182:
«Согласно личного приказания вашего превосходительства… старшему филеру в г. Пскове Горбатенко преподана инструкция усилить наблюдение за проживающим там Ульяновым…»
В паспорте Мартов значился по фамилии Цедербаум. Его приезд тоже был замечен.
В департамент полиции в день приезда Мартова поступила еще одна бумага, уже за номером 192:
«Дополнительно к представлению моему… имею честь донести вашему превосходительству, что Юлий Цедербаум, прибыв во Псков, посетил Владимира Ульянова и вместе они отправились на Заречную сторону к известному филерам знакомому Ульянова под кличкой «Лесной». В тот же день вечером с поездом № 18 Ульянов и Цедербаум чрезвычайно конспиративно отбыли в Санкт-Петербург…»
Белые ночи, белые ночи! Какой-то удивительно неземной, сказочный свет был разлит в природе, когда они ехали; в вагоне даже не зажигали фонарей. Когда надвинулась станция Александровская, путешественники сошли с поезда и походили по аллеям еще спящего Царского Села, наслаждаясь покоем и тишиной необычного рассвета. Даже птицы не решались петь.