Повезло. Полковник Пирамидов не догадался подержать на огне лампы бумагу, на которой Владимир Ильич сделал конспиративные записи химией. Счастливый случай! В жизни революционеров такие случаи бывают. Но этому случаю Владимир Ильич радовался особенно: не погаснет, значит, искра, не погаснет!
О, если бы Пирамидов знал, кого он выпускает из своих лап, какие важные для империи события произойдут вскоре!..
Глава третья
ЧТО ПРОИЗОШЛО В КОРСЬЕ
Пароход шел вниз по Волге, потом по Каме и Белой. Владимир Ильич ехал в Уфу прощаться с Надеждой Константиновной. Теперь уж он должен был торопиться: срок годности его заграничного паспорта истекал в начале августа, а уже шел июнь. В оставшееся время предстояло еще многое сделать.
Не хотелось уходить с палубы. После тюрьмы, от которой Владимир Ильич так счастливо отделался, он шутя говорил родным, что еще больше полюбил свежий воздух. «Уж больно было грязно и противно в камере, — рассказывал он. — Пирамидова бы туда». Родные уже не чаяли видеть Владимира Ильича и считали чудом его избавление из лап охранки.
Перед отъездом в Уфу Владимир Ильич успел повидаться с Лепешинским. Тот расстался наконец с Сибирью и прежде всего примчался в Подольск к Владимиру Ильичу. Девочка выздоровела и теперь вместе с матерью жила у родичей где-то под Могилевом. Пантелеймон Николаевич ходил вместе с Владимиром Ильичем купаться на Пахру и радовался жизни так шумно, что посторонние люди дивились: взрослый мужчина, с бородой — и так веселится. Бросаясь с берега в воду, он подымал водопады брызг.
Конечно, он с радостью принял предложение Владимира Ильича стать агентом «Искры» в Пскове, тем более Владимир Ильич перед отъездом оттуда успел договориться с местными статистиками, что те помогут Лепешинскому устроиться на работу. Владимир Ильич даже об этом подумал. Пантелеймон Николаевич был растроган.
— Вы великий организатор, право! — басил он, прощаясь с Владимиром Ильичем перед отъездом в Псков. — Ну, раз вы меня туда посадили, то уж постараюсь, чтоб Псков не отстал от остальной России по части искровства. Да, будем это называть искровством!
Искровство… Искровский дух. Газеты еще не было, а он уже давал себя знать.
По дороге в Уфу Владимир Ильич сделал остановку в Нижнем Новгороде. Тут снова был у Владимира Ильича разговор с единомышленниками. Нижегородцы дали согласие помогать «Искре».
Правильно! Замечательно! Все, кого он считал нужным посвятить в план задуманного «предприятия», горячо одобряли: да, это единственный путь! Газета, если ее удастся поставить так, как задумано, — с сетью агентов в России, с тайными типографиями, которые будут с матриц печатать «Искру», станет как бы строительными лесами для создания единой партии.
Из номера в номер газета будет бить по самодержавию и будить в рабочих массах революционное сознание. И придет час, когда разрозненные сейчас социал-демократы соберутся на съезд и примут программу борьбы за новую Россию.
И выработает эту программу та же «Искра».
Широкий размах замысла Владимира Ильича поражал.
Куда Владимир Ильич ни приезжал, всюду вокруг него собирались люди. Так было в первый его приезд в Уфу после ссылки, то же повторилось и сейчас.
В Уфе Владимир Ильич не успел и одного дня провести вдвоем с Надеждой Константиновной. Только они с утра решат пойти после завтрака вместе в сад или на реку, как раздавался стук в дверь. Появлялся Крохмаль, с ним приходили другие местные социал-демократы из ссыльных, и начинались деловые разговоры и обсуждения чуть не до вечера.
Забывались и завтрак, и река, и обед.
Крохмаль брался организовать искровскую группу в Киеве, куда он предполагал вернуться по истечении срока ссылки. Оставалось ему уже немного.
Создание искровских групп, на которые будет опираться газета, занимало первостепенное место в плане Владимира Ильича. Это будут своеобразные центры сплочения сил партии, первые кирпичи, положенные в ее фундамент. Во главе таких групп встанут лучшие и наиболее стойкие профессионалы-революционеры.
— В Киеве я всех знаю и все сделаю, — уверял Крохмаль. — Киев не подкачает.
— Вы говорите о Киеве так, словно являетесь его губернатором, — шутил Владимир Ильич.
— А как вы относитесь к майским событиям в Харькове? — спрашивал Крохмаль. — Как марксист я скажу, что это явный шаг вперед в нашем рабочем движении на юге. А вы как считаете?
Владимир Ильич с улыбкой отвечал:
— Как марксист я тоже так считаю. Но это шаг вперед не только рабочего движения юга, а всей России.
В Харькове весной приключилось нечто небывалое.
Рабочие вышли отмечать свой майский праздник не в лесок, как бывало, как везде до сих пор делали, а на городские улицы. Не прячась, шли многолюдной колонной, пели революционные песни. Смельчаков нашлось тысячи. Вперед на городскую площадь! Пусть все видят — народ идет!..
Колонне преградили путь войска. Целый батальон пехоты бросили против безоружных демонстрантов, имевших в руках только красные флаги. Солдаты с винтовками стали окружать колонну.
На рабочих накинулись, многих арестовали.
На другое утро возмущенные рабочие вагонных и паровозных мастерских собрались во дворе мастерских, но к работе приступить не пожелали, пока не будут освобождены из-под ареста их товарищи.
Увещевать рабочих примчался сам губернатор. Но никакие уговоры и угрозы не помогли. В мастерских приступили к работе только тогда, когда были выпущены на свободу все арестованные участники маевки.
Итак, в России новый, XX век начинался массовыми уличными рабочими демонстрациями. Владимир Ильич видел в этом важное знамение времени. Вот он, взлет, его давно ждали. А Крохмаль как-то явно «местничал», хвастался «нашим югом» и утверждал, что пролетарский юг по численности и боевому духу «забьет» даже рабочий Питер.
— Нет, судари мои, настоящий бастион революции — это наш юг. Харьков, Киев, Екатеринослав.
— Ваш разговор напоминает мне спор листьев и корней в крыловской басне, — смеялся Владимир Ильич.
Присутствуя при его разговорах с уфимскими социал-демократами, Надежда Константиновна снова и снова с тихой радостью отмечала во Владимире Ильиче так нравившуюся ей черту: он словно не видел ничего мелкого в людях, а видел лишь то ценное, что в них есть.
Однажды вечером они все же улучили свободный часок и побродили вдвоем по берегу реки.
Вечер был ясный, лунный. Оглушительно квакали в заводях лягушки. На той стороне зажигались огоньки.
Владимир Ильич рассказывал Надежде Константиновне о том, что происходило в Пскове, о своих встречах с Засулич и Калмыковой, с Потресовым и Мартовым, обо всем, что успел сделать в Москве и Петербурге. В ряде крупных городов уже сколачиваются искровские группы. Теперь дело за газетой.
Узнав, что Калмыкова дала деньги на «Искру», Надежда Константиновна проговорила задумчиво:
— Я глубоко уважаю Александру Михайловну, но не кажется ли тебе, что удивительный узел получается, Володя. Создается чисто марксистская газета с далеко идущими планами для русского социал-демократического движения. А деньги на издание «Искры» дает вдова сенатора, хотя и революционно настроенная.
— Да, — отозвался Владимир Ильич. — Друзья и союзники не с луны валятся; они такие, какие есть. Важно другое: куда идет общее развитие дела, главное направление. А оно неизбежно ведет к тому, что с течением времени все возьмут в свои руки настоящие коренники нашего движения. Таких, как Бабушкин, Кржижановский, станет много-много.
— Глеб еще в Сибири?
— Там… И не скоро сможет вырваться оттуда, к сожалению. А ты интересный вопрос подняла, Надя. В том и вся суть: когда рабочий класс увидит, что для него значит «Искра», не понадобятся деньги Калмыковой. А Мартов и Потресов окажутся не единственными литераторами, на которых будет опираться наша газета.