Утром в гостиницу явился Аксельрод. Видимо, почувствовал что-то неладное и притащился раным-рано. Когда Владимир Ильич и Потресов напрямик объявили о своем намерении прервать переговоры и вернуться в Россию, Павел Борисович в ужасе схватился за голову:
— Это невозможно! — И дважды затем повторил: — Дас ист унмеглих!
Казалось, немецкие слова позволяют старику сильнее выразить свои чувства, боль и отчаяние, которые искренне звучали в его взволнованном голосе. Он все повторял:
— Дас ист унмеглих! Разрыв недопустим. Можно договориться. Зачем же такие крайности, молодые люди? Нет, это невозможно!
Он упрекал молодых людей в нетерпимости, в излишне строгом отношении к Жоржу, призывал держаться мудрой «золотой» середины.
Владимир Ильич оставался непреклонен. Он уедет. На душе было тяжело, и даже говорить не хотелось.
Особенно трудные минуты пережил он, когда после полудня состоялся разговор с самим Плехановым. Аксельрод и Засулич, которая не скрывала своего отчаяния, встретили Жоржа на пристани одни и все ему рассказали. Как он принял весть о таком неприятном обороте дела, Владимир Ильич и Потресов могли только догадываться. Когда они пришли в Везену, Плеханов уже был там. С молодыми людьми поздоровался спокойно, был сух и сдержан.
— Ну, решили ехать, так что тут толковать, — сказал он и еще больше накалил обстановку своим явным напускным равнодушием к судьбе «Искры».
В этот день Георгий Валентинович ушел к пристани один. Его никто не провожал. Аксельрод и Засулич остались в гостинице и чуть не со слезами уговаривали Владимира Ильича и Потресова не уезжать, иначе, как выразился Павел Борисович, Плеханов будет убит.
Но все было тщетно…
Наступил день отъезда. Последний разговор с членами группы произошел уже в Женеве на квартире у Георгия Валентиновича. И тут случилось нечто неожиданное. Гордый женевец вдруг переменил тон.
Он был очень бледен, когда, усевшись рядом с Владимиром Ильичем, сказал, что сожалеет о случившемся и готов на любых условиях работать с организаторами «Искры».
— Мы споемся, — миролюбиво говорил он, и необычные нотки душевной растроганности слышались в его голосе. — Поверьте, ваша «Искра» для меня луч света в темном царстве. Да!
Он жал руку Владимиру Ильичу и говорил:
— Я с вами, друг мой. Как равный соредактор, и только. Готов быть и просто сотрудником. Согласен на любые условия.
Засулич сидела в углу на диване и счастливо улыбалась. На Георгия Валентиновича она смотрела с еще большим обожанием, чем прежде. Казалось, в ее глазах он совершил великий подвиг.
И Павел Борисович весь сиял. Он с чувством пожимал руку Владимиру Ильичу, потом Плеханову, потом опять Владимиру Ильичу и говорил:
— Я это предвидел! Я говорил: не может быть разрыва!
В эти волнующие минуты Владимир Ильич с особенным напряжением вглядывался в лицо Плеханова. Хотелось понять: до Георгия Валентиновича наконец дошло главное или тут есть что-то другое? Но Плеханов был не из тех людей, у которых на лице все написано. А слова (разговор в этот день был большой, и Плеханов не молчал) не всегда соответствовали тому, что думал этот человек. Одно было несомненным: сложные причины заставили Плеханова уступить. Может, понял, что с потерей «Искры» упускает живую связь с борющейся Россией, то есть то, что должно быть самым ценным для настоящего революционера, особенно — застрявшего волей судеб в долгой эмиграции. «Плеханов есть Плеханов», да, он это показал и сейчас. Трудный человек, но в последнюю минуту он нашел в себе силы переступить через личное и протянуть руку племени «младому, незнакомому».
У Владимира Ильича в ту минуту было такое ощущение, будто придавившая его сердце тяжелая каменная глыба сразу отвалилась. Прежней влюбленности в Плеханова уже не будет, но открылась возможность вместе делать «Искру». А это главное. Остальное покажет будущее.
Глава четвертая
«КОЛОКОЛ НА БАШНЕ ВЕЧЕВОЙ»
Однажды зимней ночью на русско-германской границе близ Мемеля раздались крики часовых, предупредительные выстрелы.
Наутро местные контрабандисты рассказывали в корчме, что произошел «завал».
Мемель — немецкий порт на Балтике. Совсем рядом — Литва, входящая в состав России. В густом лесу на побережье стоят русский и немецкий пограничные столбы, и возле них под соснами ходят солдаты. Старые контрабандисты знают здесь каждый кустик. Но груз, который они пытались провезти из Германии в Россию, все-таки попал в лапы царской жандармерии.
Кое-как за «длинные рубли» удалось отделаться от пограничной стражи, а товар весь пропал. Вмешались такие силы, что тут уж ничего нельзя было сделать. Видимо, кто-то «стукнул» тайной полиции.
— Плохи дела, — сокрушались контрабандисты. — Горек наш хлеб.
— А товар был ценный? — интересовались люди, сидевшие за столом в корчме. — Гаванские сигары?
— Да нет!
— Ямайский ром?
— Тоже нет. Ромом и не пахло!
— Что же это был за товар?
— Газеты. Те самые, за которые ссылают в «Романов хутор».
— А-а-а! Понятно. Пахло, значит, политикой.
— Вот именно. Жандармы окосели со страху. Глаза прямо на лоб полезли. Товар — дай боже!
Груз, который задержали жандармы, состоял из двенадцати тяжелых тюков. Их доставили на таможню и распаковали. В тюках оказалось много революционных книг, распространение которых в России строго запрещалось, и была тысяча экземпляров новой, прежде неизвестной подпольной газеты, отпечатанной на очень тонкой бумаге.
Несколько дней спустя газету уже внимательно изучали в петербургском департаменте полиции.
Внешне газета выглядела обычно: крупно дан сверху заголовок — «Искра». Слева написано: «Российская социал-демократическая рабочая партия». Справа эпиграф: «Из искры возгорится пламя», и добавлено: «Ответ декабристов Пушкину». Тут же указывалось, что номер газеты — первый, и была обозначена дата выпуска номера: «декабрь 1900 года». Затем на четырех страницах шли статьи и заметки — все без подписей. В конце номера коротко значилось: «типография «Искры».
Где же находится эта типография? Кто издатель? Что за люди в составе редакции? Об этом в газете ни слова. Ищи ветра в поле.
Случилось так, что газету увидел в департаменте Пирамидов, тот самый полковник, который месяцев шесть-семь назад допрашивал в тюрьме Ульянова и Мартова, арестованных за самовольный приезд в Петербург.
— Как же это вы прозевали? — говорил полковник начальнику особого отдела департамента Ратаеву. — В вашем ведении заграница. А там, оказывается, новый «Колокол» объявился.
Ратаев, человек желчный, хмуро буркнул:
— Если мы не можем навести порядок у себя дома, то на заграницу и вовсе нечего сетовать. Лучше бы смотре-ли за тем, что у нас под самым носом.
В департаменте полиции достаточно нагляделись на всякие подпольные издания, но такой газеты, как «Искра», еще не видели. На те подпольные рабочие газеты — листки, которые выходили до сих пор в России, «Искра» мало походила. Статьи и заметки, опубликованные в ней, свидетельствовали о больших познаниях их авторов в истории, философии, экономике и говорили о несомненно разносторонней осведомленности. Вся жизнь России, все подспудное, все то, о чем официальные газеты помалкивали, в «Искре» находило открытый отклик. В ней были рубрики: «Из нашей общественной жизни», «Хроника рабочего движения и письма с заводов и фабрик», «Иностранное обозрение», «Из партии», «Почтовый ящик».
Собственно, о предстоящем провозе через границу запретной политической литературы отдел Ратаева был своевременно извещен. Тайные агенты департамента полиции, работающие в Швейцарии, донесли, что два латышских студента, проходящие курс наук в Цюрихском университете, взялись организовать переброску какой-то политической газеты в русские приграничные пункты близ Мемеля. Благодаря этим сведениям и удалось захватить тюки с «Искрой» и другой литературой.