Выискивать сущность явлений, социальный смысл окружающей жизни Бабушкин научился еще в рабочем кружке у Владимира Ильича…
Смоленский разговор с Владимиром Ильичем Бабушкин крепко помнил и успел навербовать для «Искры» несколько корреспондентов из революционно настроенных рабочих в Иваново-Вознесенске и других фабричных поселках. При тусклом свете керосиновой лампы Иван Васильевич и сам написал для «почина» корреспонденцию в «Искру». И сейчас вез ее с собой, надежно припрятав в картонном переплете книжки, лежащей в его кармане. Называлась книжка «Жития святых»…
Москва. Раннее утро. Каланчевка. Шум, толкотни, паровозные свистки. Вот дом, где назначена явка, — большой, серый, угрюмый. Бабушкин взбежал на второй этаж и очутился перед дверью, обитой для тепла старым солдатским одеялом. Тут жил знакомый Бабушкину связист Московского социал-демократического комитета, работавший помощником паровозного машиниста. На стук отозвалась его мать-старуха, впустила Ивана Васильевича в длинный коридор, загроможденный всяким хламом.
— Митька сейчас будет, — прошамкала старуха и проводила Бабушкина в небольшую двухкомнатную квартиру в конце коридора.
Ждать пришлось недолго. Митя появился через четверть часа и не один, а с таким же молодым парнем, как и он сам, светловолосым и вихрастым. Второго молодого человека звали Тимой. К их приходу старуха подала на стол завтрак. Бабушкина тоже пригласили за стол. Он не отказался. Поел вареной картошки, с удовольствием выпил стакана три чаю, поблагодарил.
— А теперь вам, дядя Ваня, самая пора в дорогу, — сказал Митя, многозначительно взглянув на Бабушкина. — Проводит вас Тима. Только там, где вас ждет встреча с одним товарищем, вы должны называться не дядей Ваней, а товарищем Богданом.
Митька добавил:
— Пароль по самому высшему счету, тройной.
Иван Васильевич уже понимал: его ждет встреча с важным лицом и по важному делу. Иначе не было бы всех этих предосторожностей со вторым связистом и тройным паролем. Видимо, комитет позаботился, чтобы обезопасить предстоящую встречу от всяких осложнений.
Скоро Бабушкин и Тима уже ехали на дребезжащей конке в другой конец Москвы, в сторону Калужской заставы. Было часов десять утра, когда они вошли в калитку небольшого палисадника, за которым стоял скособочившийся деревянный домик. Залаял и загремел цепью пес. К гостям вышел хозяин — здоровенный бородач в валенках.
— Вам привет от Еремы из Ярославля, — сказал Тима и покашлял два раза. Он остался с хозяином во дворе, а Бабушкина попросили войти в домик.
В просторной комнате с большой русской печью навстречу Ивану Васильевичу поднялся с диванчика рослый, крепкий человек в студенческой куртке. Сразу бросилась в глаза небольшая отметина — рубец на переносице. Облик интеллигентный, чем-то сразу располагающий к себе.
Начался установленный обмен паролями. То незнакомец, то Бабушкин произносили условленные короткие фразы. Пока шел обмен паролями, оба с напряжением смотрели друг другу в глаза.
Наконец человек в студенческой тужурке произнес:
— У лукоморья дуб зеленый.
Бабушкин откликнулся:
— Было дело под Полтавой.
Это была уже последняя, третья степень пароля. Теперь оба могли открыться друг другу. Человек в студенческой тужурке сказал, улыбаясь:
— Ну, будем знакомы. Я Грач.
— А я Богдан. Рад встретиться.
— Привет вам от Феклы, — сказал Грач и дружески похлопал Ивана Васильевича по плечу. — Фекла вас крепко любит и не забывает. Знаете, кто Фекла? Редакция «Искры».
Едва услышав об «Искре», Иван Васильевич весь вспыхнул, засветился радостью и взволнованным шепотом выдохнул:
— Вы с «Искрой»?
— С «Искрой», с «Искрой», — весело блеснул глазами Николай Эрнестович. — Человек без искры — не человек.
Никто столько не помог Владимиру Ильичу в подготовке выпуска и организации распространения «Искры», сколько Бауман, — особенно на первых порах.
В трудные дни переговоров в Корсье он горячо поддержал позицию молодых из «литературной группы», а в тот самый день, когда переговоры благополучно завершились, при очередной встрече с Владимиром Ильичем первым делом спросил:
— Я слышал, что пять лет назад, возвращаясь из Женевы в Россию, вы сумели привезти с собою в чемодане с двойным дном мимеограф для печатания подпольных листовок. Скажите, пожалуйста, кто в Женеве изготовил вам тот чемодан?
Владимир Ильич рассмеялся и ответил, что пока нечего везти в Россию, первый номер «Искры» еще не готов.
— А что надо сделать, чтоб он скорее вышел?
— Вот это деловой вопрос.
Хотя в Германии почти все уже было готово к выпуску «Искры», пришлось немало потрудиться, пока составился первый номер и началось печатание газеты. Было много поездок, хлопот, переговоров с немецкими социал-демократами об их помощи «Искре». Бауман с его великолепным знанием немецкого языка был тут просто незаменим.
Нюрнберг, Лейпциг, Мюнхен, Берлин, опять Лейпциг. В Мюнхене будет резиденция членов редакции «Искры», а в Лейпциге газету будут набирать и печатать. Первые номера газеты выйдут здесь, в небольшой типографии немецкого социал-демократа Германа Рау на Руссенштрассе, 48. В неприглядном одноэтажном доме типографии не раз побывали Владимир Ильич и Бауман.
В крупных немецких городах жило немало разной публики из России. Эмигранты, покинувшие ее из-за преследований охранки; студенты, учившиеся в германских университетах. Они вели переписку с родными. Бауман помог навербовать с десяток лиц, чьими адресами редакция «Искры» могла бы пользоваться для переписки со своими агентами в России.
Пока Владимир Ильич и Потресов готовили выпуск первого номера, он разъезжал по приграничным городам Германии, особенно часто забирался в Мемель, завязывал там связи и вербовал людей, которые могли помочь в переброске грузов через границу, договаривался с местными контрабандистами.
Потресов скоро вышел из строя — дождливая осень плохо подействовала на его легкие, и он стал похварывать, больше лежал, потом вдруг объявил Владимиру Ильичу, что вынужден уехать на месяц в Россию для устройства своих личных материальных дел. И скоро уехал. Это было как раз в горячие дни перед самым выходом первого номера. Владимир Ильич не спал, не ел. Работы становилось все больше.
В эти дни Николай Эрнестович словно где-то из-под земли выкопал отличный, почти новый русский шрифт и доставил в Лейпциг. Затем поспешил в Мюнхен. В пути, на одной из станций, он случайно встретился с Потресовым, уезжавшим в Россию.
— Серьезно хвораю, — говорил с грустью Александр Николаевич. — Вернусь и как следует возьмусь за лечение. Придется в санаторию, куда-нибудь в горы Шварцвальда. Врачи очень советуют.
— Если задержитесь, может, и увидимся, — сказал Бауман.
— Как? И вы собираетесь в Россию?
— Да, но не с пустыми руками, а с «Искрой».
В ноябре в Мюнхене еще тепло, это юг Германии. Город чистенький, аккуратный, со старинным университетом, тенистым парком, картинной галереей, вместительным «концертхаузом», куда публика ходит слушать Бетховена и Вагнера. Студенты бродят здесь по улицам толпами, шумно бражничают в пивных и спорят о «Фаусте».
Поздно вечером Бауман торопливо шел по одной из окраинных улочек Мюнхена. Город выглядел сейчас голым и угрюмым. Частил дождь, и все странно блестело в этот час: и черный асфальт, и серые стволы осыпавшихся лип, и тяжелая черепица крыш, отливавших багровым светом. Блестел и непромокаемый плащ, в который был закутан Бауман. Вот острый глаз Николая Эрнестовича приметил смутно белевшие при свете уличного фонаря буквы на вывеске: «Пивная Ритмейера». Окна темны. В Мюнхене ложатся рано, особенно в непогодливые осенние вечера. Оглянувшись, Бауман нырнул во мрак низких ворот. На заднем дворе стоял старый каменный флигель. В одной из квартир здесь недавно поселился герр Мейер. Иногда владелец пивной — толстый немец, сочувствующий социал-демократам, заносит этому человеку книги и письма, поступающие из России и других мест. Чаще всего они адресованы господину Модрачеку из Чехословакии. Бауман знает: всю эту конспирацию устроил Владимир Ильич, он и живет здесь в небольшой комнатушке под фамилией Мейера. Он же и Модрачек.