В комнате у Владимира Ильича были гости: приехавшая из Женевы Засулич и молодой чернявый человек, в котором Бауман узнал типографского наборщика Блюменфельда, горячего приверженца плехановской группы. Выходец из России, откуда он бежал от преследований полиции за революционную работу, Блюменфельд жил последние годы в Женеве и работал в типографии, где Плеханов и его группа печатала свои труды. Сейчас Плеханов прислал наборщика в помощь Владимиру Ильичу. Блюменфельда удалось устроить в типографии Германа Рау в Лейпциге штатным наборщиком, и он уже набирал первый номер «Искры».
Вера Ивановна приехала в Мюнхен как член редакции «Искры». Плеханов и Аксельрод не пожелали ради «Искры» расставаться со своими насиженными местами, а Вере Ивановне они предложили представлять их группу в «Искре» и постоянно жить в Мюнхене.
Вера Ивановна не стала медлить. Если нельзя жить в России, то не все ли равно — Женева или Мюнхен? Она собралась быстро, и Владимир Ильич встретил ее в Мюнхене с радостью, помог устроиться, постарался сразу втянуть в работу.
В тот вечер, когда Бауман застал ее и наборщика у Владимира Ильича, он стал свидетелем любопытного разговора. Вера Ивановна сказала с горестной усмешкой:
— Имейте в виду: в Мюнхене и вообще везде и всюду я буду отстаивать интересы своей группы с героизмом раба.
Она шутила? Трудно было понять. Большие серые глаза Веры Ивановны оставались серьезными.
— Вера Ивановна! — возразил ей Владимир Ильич. — Героизму раба я предпочел бы героизм самостоятельной мысли. Это куда более трудный героизм.
Засулич с комичным вздохом развела руками, мол, какая я есть, такая уж есть.
— Одно скажу, — проговорила она, — вы должны учитывать эпоху, в какую формировалось наше поколение. Я имею в виду себя, Жоржа, Аксельрода. Мы выросли на жесточайшей критике и отрицании, на величайшей трезвости мысли… Отвергая все старое и отжившее в крепостнической Руси, в мышлении, в социальном развитии, мы теперь и новое воспринимаем с большой настороженностью.
Блюменфельд по возрасту не мог причислять себя к тому поколению, о котором сейчас говорила Вера Ивановна, но все же поддерживал ее, усиленно тряс шевелюрой.
— Да, да… Это верно. Вера Ивановна права. Служить мы будем интересам своей группы.
Владимир Ильич старался обратить все в шутку, смеялся и говорил:
— Служить мы с вами должны одному: «Искре», вот наш царь и бог. «Нет «Искры», кроме «Искры»…»
Николай Эрнестович не вмешивался в разговор. В нем странным образом совмещались две противоречивые черты: он бывал безумно смел в действиях и очень сдержан и робок в тех случаях, когда требовалось возразить человеку, которого он глубоко почитал. А именно так он относился к Вере Ивановне, и поэтому молчал, хотя и ему не понравилось выражение «героизм раба». Но он считал себя еще слишком молодым, чтобы возражать знаменитой Засулич.
В практических делах она была беспомощной, как дитя. Когда Бауман стал выкладывать Владимиру Ильичу новости (он ездил на границу), Вера Ивановна прислушивалась к их разговору с полунасмешливым недоумением. Назывались какие-то пароходные компании, посреднические конторы, страховые, агрономические и всевозможные другие общества.
— Откуда у вас такие связи? — диву давалась Вера Ивановна. — И вообще, какие вы все тут практицисты! Немецкого духа набрались.
То, что она называла «практицизмом», Владимир Ильич, заспорив с ней, назвал самой возвышенной романтикой. Вера Ивановна шутливо хмурилась:
— Вот как? Между нами уже начинаются споры? Напишу Жоржу.
Владимир Ильич был в этот вечер в хорошем настроении. Смеясь, он посоветовал Вере Ивановне:
— Напишите лучше Георгию Валентиновичу, чтобы он скорее прислал статью для газеты. А что касается предмета спора, который возник тут у нас, то если хотите, Вера Ивановна, видеть одного из самых больших романтиков на земле, то вот он перед вами.
И Владимир Ильич показал на Баумана.
— Но он еще и не только романтик, — добавил Владимир Ильич. — Он искровец! Самый настоящий и подлинный. Пионер искровства. Надеюсь, в историю войдет и это слово!..
В тот день, когда ворчливый Блюменфельд начал набирать «Искру», на календаре было 27 ноября 1900 года. Владимиру Ильичу и тем людям, которые помогали рождению новой газеты, эта дата хорошо запомнилась. В декабре номер уже был отпечатан.
— Ура, родилась «Искра»! — радовался Владимир Ильич, когда номер вышел из машины. — Благословим дитя на подвиг ратный! Знаете, друзья, неплохо сказано у одного старого философа: мысль есть главная способность человека, выражать ее — одна из главных его потребностей, распространять ее — самая дорогая его свобода!
И, весело смеясь, он повторял:
— Теперь все дело в распространении. Да, именно в распространении!
И перечислял, в какие города России надо в первую очередь направлять «Искру».
— Нам бы теперь побольше надежных рук, адресов для пересылок, хранения. «Искру» — в Россию! Скорее двигать «Искру» в Россию!
В день, когда с границы пришла весть о провале первого транспорта газет в Россию, Бауман получил от Владимира Ильича полное и исчерпывающее разъяснение: где, кто именно искусно делает чемоданы с двойным дном и сколько может влезть номеров «Искры» в потайные промежутки между стенками и двойным дном чемодана.
Наутро Грач — такова была новая партийная кличка Баумана — уже катил в Женеву за этими чемоданами.
Он первый и повез «Искру» в Россию. Поездка была удачной. Вернувшись вскоре в Германию, он снова отправился с двумя чемоданами с «Искрой» к границе. Каждый раз переходил ее нелегально, с трудом. Несмотря на риск снова очутиться в Петропавловской крепости, а затем в сибирской ссылке, Николай Эрнестович с легким сердцем шел навстречу опасностям. Он любил риск, любил глядеть опасности прямо в лицо.
По скромности Николай Эрнестович утаил во время своего рассказа все то, что относилось лично к нему; остальное он передал Бабушкину очень подробно. Тот слушал и старался не пропустить ни одного слова.
Из личных переживаний Бауману хотелось рассказать лишь об одном эпизоде: как он переходил границу. Это была цепь приключений, и, правду сказать, минутами приходилось туговато. Пришлось ночью перебираться вброд через холодную речку, потом двое суток он прятался, мокрый и озябший, в сарае контрабандиста.
В общем, досталось. Не так-то просто было перетащить через границу, за которой стали особенно усиленно смотреть, два тяжелых чемодана и добраться с ними до Москвы.
Но на этот рассказ у Николая уже не хватило времени. Бабушкин, слушавший до сих пор с величайшим вниманием, начал проявлять признаки нетерпения, ерзать на стуле. Было ясно, чего он ждет, и Бауман пожалел его. Принес из соседней комнаты черный чемодан с блестящими металлическими застежками. Открыл и велел Ивану Васильевичу заглянуть внутрь. Чемодан был пуст.
— Что видите?
— Ничего, — усмехнулся Бабушкин.
Как человек мастеровой, он не удержался, чтобы не прощупать стенки и дно чемодана. Хитро устроено! «Ильичевская школа!» — с уважением подумал Бабушкин.
— Ну же! — произнес он, выжидающе глядя на Баумана.
С таинственным видом фокусника Николай Эрнестович сбросил с себя куртку, засучил рукава белой рубашки, полез в чемодан, повозился там с минуту и вдруг взмахнул над головой пачкой газет. Зашуршала тонкая бумага. «Искра»! Перед глазами Ивана Васильевича будто в самом деле промелькнули огненные искры.
Наконец-то! Много их, газет! Не одна-единственная, а штук, наверное, двадцать! Глаза у Ивана Васильевича заблестели. Он успел заметить: кроме первого номера, среди газет есть и второй. Ох, как здорово! Схватив пачку, Иван Васильевич, по конспиративной привычке, тут же спрятал все газеты, кроме одной, под рубашкой, а оставшийся номер стал разглядывать и изучать. Это был второй номер «Искры».