Вера Ивановна вначале предложила:
— Не поехать ли и нам провожать Анну Ильиничну? — обратилась она к Владимиру Ильичу.
Он отрицательно покачал головой:
— Благодарю от лица своего и сестры, но появляться нам слишком большой компанией на вокзале было бы неосторожно.
— Да, это резонно, — согласился Мартов.
Он шутя добавил, что, конечно, особенно не следует показываться в людных местах такой знаменитости, как Засулич. В свое время, когда в России шел ее процесс, имя Веры Ивановны прогремело по всей Европе.
— Увы, все меня давно забыли, — кисло поморщилась Вера Ивановна. — Ладно, раз вы опасаетесь, что из-за меня может провалиться «Искра», я не настаиваю. Но тогда, может быть, мне вообще лучше сидеть дома? С моей стороны особых возражений не будет.
Собственно, она так и поступала. Большей частью сидела дома, в своей небольшой квартирке, тоже расположенной на окраине Мюнхена. Затворницей она была по натуре, и если бы не Мартов, выходила бы из дому не часто. Он-то был непоседой из непосед. Поселившись недалеко от ее квартиры на той же улице, Юлий Осипович бывал частым гостем у Засулич. Заботился о ней, приносил из магазина продукты. Благодарная Вера Ивановна и не подозревала, что Мартов начал все это делать по просьбе Владимира Ильича.
Еще в первые дни приезда Мартова Владимир Ильич, разговорившись с ним о Засулич, сказал озабоченно:
— Не оставляй Веру Ивановну одну с ее мрачными мыслями.
— А они у нее столь мрачны?
— Мне так кажется. Ведь она одна, всегда одна. И часто, как я замечаю, тоскует.
— О женщины! — не удержался от шутки Юлий Осипович. — Лично я их чураюсь. Особенно таких, которые принадлежат к роду царевны Несмеяны. Я человек живой и говорливый, а она любит молчать.
— Тем лучше, — смеялся Владимир Ильич.
Под настойчивым давлением Владимира Ильича Мартов стал помогать Вере Ивановне в ее работе над статьями. Писала Засулич интересно, но страшно мучительно, по пять раз переделывала и очень долго возилась, пока статья выходила из-под ее пера.
Владимир Ильич давал в каждый номер основные, направляющие статьи. Печатался часто и Мартов — он легко и быстро писал. Одну статью за все время прислал Плеханов, одну Аксельрод и одну Потресов. В третьем номере «Искры» наконец появилась и статья Засулич. В статье она выступала против увлечения террором в борьбе с царизмом и призывала к таким формам борьбы, которые пропагандировала «Искра».
В России в последнее время снова происходили акты террора против видных чиновников правительства, это было ответом на репрессии царских властей против выступлений революционного студенчества. В феврале студент Карпович убил министра просвещения Боголепова за то, что тот люто преследовал и подавлял в университетах всякий проблеск свободной мысли.
Статье Засулич в «Искре», по предложению Владимира Ильича, было предпослано несколько строк, набранных мелким шрифтом: «С особенным удовольствием помещаем присланную нам В. И. Засулич статью, которая, мы надеемся, будет содействовать правильной постановке в наших революционных кругах вновь выплывающего вопроса о терроре».
Из этих строк получалось, что Вера Ивановна живет по-прежнему в Женеве, а статью для «Искры» она «прислала». Куда? Угадай. Нельзя было не отдать должное осторожности Владимира Ильича, его особой предупредительности в делах конспирации.
Как-то Владимир Ильич рассказал Мартову о разговоре с Засулич в первые дни ее приезда в Мюнхен, о ее чистосердечном признании, что она будет служить своей группе с «героизмом раба».
Юлию Осиповичу это выражение понравилось чрезвычайно. Он нашел, что это — самобичующий жест сильной натуры.
— О, я начинаю еще больше уважать ее, — сказал он. — Умница! Да и вообще из всей группы Жоржа одна она нам больше всех помогает. А Жорж только взирает на нас издали со своего Олимпа.
Иронический тон, склонность к шутке по-прежнему отличали Мартова. За время жизни в Полтаве он мало поправился. Был все так же бледен и тощ.
В Полтаве Мартов помог сколотить искровскую группу и до приезда в Мюнхен успел навербовать еще ряд сторонников «Искры» в социал-демократических организациях юга России. Он был сейчас еще более ярым пропагандистом идей Владимира Ильича, чем в Пскове. По-прежнему горячо поддерживал его «сибирский» план. Поведение Плеханова в Корсье осуждал, был даже готов «рвать» с самовластным женевцем, когда узнал от Владимира Ильича все подробности произошедшего там раздирательства. Владимиру Ильичу пришлось умерить пыл Мартова.
Между ними бывало не все гладко; по разным поводам нередко возникали разногласия, но Мартов, погорячившись, в конце концов уступал и говорил шутя:
— Откровенно сказать, в том, чтобы поддаваться влиянию, в данном случае — вашему, есть известный плюс. Очень разгружает мозг. А ведь меня страшно вымотал Туруханск. Я там чуть не рассыпался в прах, в этой проклятой сибирской «ховыре». До сих пор не могу прийти в себя. Все худею и худею, никак не поправлюсь!
Анна Ильинична, приехавшая в Мюнхен за несколько дней до Надежды Константиновны, сразу почувствовала, как сложны взаимоотношения Владимира Ильича с его коллегами по редакции «Искры». Нельзя было не заметить и того, как он заботлив и дружески расположен к ним, с каким тактом он обходит все ненужное, мелкое и с каким уважением и пониманием относится к личности каждого, которая вот так-то сложилась и вот то-то собой представляет. И добивался этим удивительных результатов: окружающие его люди начинали работать лучше, увлеченнее. Он как бы цементировал всю мюнхенскую колонию «Искры», схватывал ее обручем, как плотник бочку.
На вокзале, прощаясь, Анна Ильинична говорила брату:
— Ты совершаешь чудо. Право, так, Володя. Коня и трепетную лань впряг в одну тележку.
— Иначе не было бы «Искры», — отвечал, смеясь, Владимир Ильич. — И вообще в жизни этот принцип «сопряжения» играет большую роль, мне кажется. Ведь люди все разные, а надо, чтобы они делали одно общее дело, то, что нужно всем.
Пора было садиться в поезд. Владимир Ильич поторопил сестру.
— Ну, Надя, — говорила Анна Ильинична, уже стоя у дверей своего вагона, — препоручаю брата твоим заботам. Мама, я знаю, все беспокоилась, что тебя нет с Володей. Теперь она будет довольна, напишу ей обо всем. Счастливо вам!
Обнялись, поцеловались.
В одиннадцать утра поезд, которым уезжала Анна Ильинична, отошел от перрона. Владимир Ильич и Надежда Константиновна пошли к выходу лишь тогда, когда уже не стало видно раскрасневшегося лица Анны, махавшей им из окна вагона платочком.
У Надежды Константиновны, растроганной прощанием, на глазах были слезы. Ее нервы в последний год ссылки расшатались, и, собственно, не за работу ей следовало бы браться, а прежде всего как следует отдохнуть.
В Уфе, оставшись одна, без Владимира Ильича, она трудилась еще больше, чем в Шушенском. Переписывала и отделывала свою брошюру «Женщина-работница», которую, кстати, сейчас привезла с собой, ведала конспиративными связями с уфимскими и златоустинскими революционными рабочими, снабжала их подпольной литературой, заведовала партийной кассой местной социал-демократической организации.
И много и упорно училась. Брала уроки немецкого и французского языков, самостоятельно изучала польский язык, без конца читала.
— Пойдем в парк, — предложил ей Владимир Ильич по дороге с вокзала. — День воскресный, надо немного и отдохнуть.
В Мюнхене много достопримечательностей, и среди них — красивый, тенистый сад с ровными аллеями, чудесными цветочными клумбами, фонтанами и скульптурами. Он почему-то назывался Английским. Владимир Ильич не раз бывал здесь на прогулках.
— Нравится? — спрашивал он у Надежды Константиновны, когда они уже ходили пи саду.
Она кивнула. Ей больше всего нравилось, что опять она вместе с ним; нравилось, что он выглядит таким бодрым, полон сил и весел, хотя пережил многое и без устали работает. Только что в эти апрельские дни ему исполнился тридцать один год. Приезду Надежды Константиновны он бурно обрадовался, и это тоже ей было приятно. И было просто хорошо шагать с ним по густо-зеленым аллеям и чувствовать его рядом, совсем-совсем близко, слышать его голос и смех.