Рабочие оборонялись камнями. В одном из переулков возникла баррикада. Полиция повела осаду, ворвалась в дом, где жило много рабочих, и тут произошла рукопашная схватка.
Несколько часов длилось побоище…
Весь конец апреля и в мае шли из России вести о подобных стычках, и об одной из них Владимир Ильич написал в «Искру» статью. Написал вечером того же дня, когда в Мюнхен пришло известие о серьезной схватке рабочих Обуховского завода с полицией и солдатами в Питере.
По размаху эта стычка оказалась еще более крупной, чем демонстрации на Сампсониевском проспекте. Обуховский завод был военным казенным заводом. В дымных цехах работало более шести тысяч рабочих. За право праздновать свой майский праздник им пришлось дойти до кровавой стычки с правительственными войсками, до баррикад. На протяжении почти полверсты была разобрана мостовая, и туча тяжелых булыжников летела в солдат и городовых из-за баррикад. Помогали рабочим их жены, матери, дети. Полиция и солдаты применили огнестрельное оружие.
— Заметьте, — говорил Владимир Ильич Мартову, прочитав ему свою статью об этом событии. — Всего за день до побоища Питер сиял иллюминацией по случаю дня рождения императора всея Руси Николашки. А на другой день эта схватка. Каково, а? Из-за баррикад и заборов град камней! Целых шесть часов рабочие отбивали атаки карателей. Умеют драться, черт возьми!
Георгий Валентинович приехал в дождливый майский день. Встречали его на вокзале лишь двое — Владимир Ильич и Мартов. Гостя проводили в гостиницу, устроили, вместе с ним пообедали. Только потом в номер явились Вера Ивановна и Блюменфельд, находившийся в это время в Мюнхене. Скоро «Искра» будет выходить уже здесь, а не в Лейпциге.
Все обошлось на этот раз хорошо. Встреча была теплой, дружеской. Владимир Ильич пришел домой под вечер довольный и рассказал Надежде Константиновне, занятой разбором конспиративной почты, прибывшей из России, что Георгий Валентинович в отличном настроении, очень хвалит «Искру» и принимает все новые планы без спора.
— Чудесно! — обрадовалась Надежда Константиновна. — Если так, я готова ему многое простить. Мы ведь с тобой добрые, Володя.
Он смеялся, был возбужден, весел.
Но это продолжалось лишь один день.
Для четвертого номера «Искры» Владимир Ильич написал очень важную статью. Она называлась «С чего начать». В ней в сконцентрированном, предельно сжатом виде излагался весь «сибирский план», все то, о чем Владимир Ильич говорил зимней ночью на енисейском берегу Глебу Кржижановскому и что теперь уже осуществлялось. Это был страстный призыв к скорейшему сплочению сил партии, ясный рассказ о том, как дальше работать русским марксистам.
Свою статью Владимир Ильич дал прочесть Плеханову. Разговор о ней состоялся наутро в гостинице. Георгий Валентинович как-то небрежно сказал:
— Ну что ж, ну что ж. Хорошо-с. Надо печатать. Дельные мысли, бесспорно. У нас теперь на очереди организация. Само собой разумеется. Практическая работа очень важна и необходима. Теория без практики мертва…
Собственно, тем разговор и кончился. Пришли Засулич, Мартов, Блюменфельд и потащили Георгия Валентиновича в кафе завтракать. Владимир Ильич не пошел с ними.
Вернувшись домой, он прошел прямо к своему письменному столу и до обеда работал с большим напряжением. Был молчалив, и за обедом Надежда Константиновна ни о чем не спрашивала; чувствовала, в чем дело, и хмурилась.
После обеда Владимир Ильич опять собрался уходить. На квартире у Засулич предстояло совещание соредакторов «Искры» по очередным делам. Надежда Константиновна отказалась туда пойти под предлогом, что у нее много хлопот с поступившей за последние дни почтой.
— Уйма головоломной расшифровки! А я еще не все ключи хорошо освоила.
Часов в десять вечера Владимир Ильич явился домой еще более молчаливый, чем утром. На улице голубел чудесный прохладный вечер, а в комнате из-за плотно занавешенных портьер было душно. Надежда Константиновна сидела при зажженной лампе у стола и разбирала письма.
В почте было новое письмо от Лепешинского. Его кличка была «Лапоть». И еще: «2А ЗБ». Письмо уже было расшифровано, и, прочитав его, Владимир Ильич долго ходил в задумчивости из угла в угол, иногда останавливался у лампы, возле которой работала Надежда Константиновна, и снова пробегал глазами по строкам письма Лаптя.
«У нас пока все те же споры между статистиками, — сообщал Пантелеймон Николаевич, и Владимир Ильич ясно видел перед собой его самого, слышал его басовитый, рокочущий голос. — Но есть и новое. Раскалываемся, вот что интересно! Делимся на искровцев и прочих».
— «Раскалываемся… Раскалываемся», — повторял про себя Владимир Ильич. — Наш милый женевский «брат» сам же написал про «гору» и «жиронду», а то, что у нас в русской жизни происходит, в каждодневной практике, — этого видеть не хочет. Обещал почту посмотреть, хотел «проникнуться» нашими новостями, как он мне сам писал, а не торопится. Да… Мне этого не понять!»
В своих письмах в Мюнхен из Цюриха Аксельрод ради конспирации называл Плеханова «братом». Услышав слова о «брате», Надежда Константиновна внутренне напряглась.
Владимир Ильич опять зашагал по комнате.
— А знаешь, Надя, — вдруг сказал он, — впечатление у меня такое, что камень за пазухой он все-таки держит. Но что тут делать? Было бы хорошо, если бы все ограничилось этим.
— То есть? — озадаченно подняла голову Надежда Константиновна. — Как тебя понимать?
— Видишь ли, Надя, на его генеральство и прочие недостатки я смотрел бы сквозь пальцы, хотя и личные качества важны в политике. К сожалению, нет людей без недостатков, все грешны. Но когда речь заходит о больших вопросах теории или политической злобы дня, тут не избежишь самой острой борьбы.
Надежда Константиновна не спускала настороженных глаз с Владимира Ильича.
— Ну? А почему ты сейчас об этом заговорил?
— Потому, что дело идет к этому. По мере того как дело «Искры» разрастается, неизбежно встают большие вопросы нашего искровского движения. Я тебе рассказывал: предстоит начать разработку программы, устава партии, ее тактики и стратегии. И тут возможна большая катавасия.
Надежда Константиновна прикусила губу; так серьезно было все то, о чем он сейчас говорил. Он предвидел возможность серьезных расхождений и острых схваток в собственном лагере.
— Тебя заботит сам Плеханов? Кстати, он что-нибудь сказал о твоей статье для четвертого номера?
— Сказал и не сказал. Впечатление такое, будто он умышленно обходит главное. И дело вовсе не в моей статье. Он не хочет видеть того, что происходит в России. к вестям о майских событиях отнесся настороженно, но ничего не сказал и нам не дал сказать, сразу перевел разговор на другое. И мне кажется, что вера в свой непререкаемый авторитет может увести его далеко. Самое страшное, что бывает с политиком, который берется решать судьбу масс, — отвернуться от жизни. А судьба нашей партии и есть судьба миллионов. Тут главное — видеть жизнь!..
И, тяжело вздохнув, Владимир Ильич добавил:
— Расхождения могут быть, и они есть, конечно, и внутри нашей редакции. Но расхождение между нами в этом — в отношении к живой жизни — я считаю самым серьезным и опасным.
Надежда Константиновна уже не могла усидеть на месте.
— Володя, — сказала она со сдерживаемым волнением, — я только сейчас начинаю понимать во всей глубине, как нелегко тебе тут было этот год. Но ведь всякий, кто имеет глаза, видит: ты делаешь все, чтобы Георгий Валентинович и все другие больше втягивались в эту живую жизнь. И особенно стараешься ради него, ради Плеханова. Ты сам приехал к нему в Корсье, позвал в «Искру», в живое дело, самое живое для нас всех. А как он себя повел? Сейчас ты продолжаешь тянуть его в «Искру», тоже не жалея усилий. А он опять… Но это уж не твоя вина, в конце концов. Твоя совесть совершенно чиста.
Владимир Ильич тихо проговорил:
— Все так, Надюша, но Плеханов — блестящий ум. И я хочу, чтобы он служил нашему общему делу.
Несколько дней пробыл Плеханов в Мюнхене.