Входила в «курс» и проверка личных качеств приезжего. Он как бы подвергался испытанию, достаточно ли крепки его нервы для революционной деятельности в России.
— Знаете, — рассказывал Владимир Ильич Ногину, сидя у него утром в гостинице дня два-три спустя после того, как беседовал с ним у себя дома, — бывают ведь всякие случаи с подпольщиками. Один такой случай произошел еще в те времена, когда я жил в Петербурге.
Это было лет шесть назад, еще до первого разгрома питерского «Союза борьбы». Для печатания подпольных листовок требовался мимеограф. Послали за ним в Москву одного молодого товарища. Тот остановился на квартире у опытного подпольщика социал-демократа Бонч-Бруевича. Ночью приезжий громко разговаривал во сне, и Бонч-Бруевич в ужасе услышал, как тот невольно выдает во сне конспиративные адреса и клички. Любой обыватель, а тем более шпик, мог бы все понять.
— Что вы делаете, товарищ? — сказал Бонч-Бруевич, разбудив гостя. — Вы все выдаете и можете погубить не только себя, а целую организацию.
— Не знаю… — недоумевал гость. — Я разве что-нибудь болтал во сне?
Потом он сознался, что за ним водится такое: разговаривает во сне, и он ничего не может с собой сделать. У него плохие нервы.
Владимиру Ильичу дали знать об этом, и страдающий этим недостатком товарищ был отстранен от ответственной конспиративной работы.
— Надеюсь, с вами этого не бывает? — спрашивал у Ногина Владимир Ильич, закончив свой рассказ. — Видите, подпольщик и во сне должен помнить о конспиративности.
— Нет, я во сне не болтаю, — смеялся Ногин.
Побыл он в Мюнхене недолго, но успел пройти весь конспиративный «курс» и показал себя способным подпольщиком. Он отлично усвоил уроки, как изменять свою наружность, как вести себя на границе, как записывать адреса явок, уходить от слежки.
Ногин согласился поработать агентом «Искры» в Одессе. Когда он уезжал из Мюнхена, Владимир Ильич в прощальной беседе опять наставлял его:
— По приезде в Россию не забудьте отпороть все фирменные метки на своей одежде. Слышите, Виктор Павлович? Даже на пуговицах могут попадаться метки мастерской или того портного, который сшил костюм. Дайте-ка взглянуть на кармашек!.. Так и есть! Видите? Внутри пришита ленточка. Портные обычно нашивают их во всех карманах тройки. А при аресте это сразу открывает полиции кое-какие данные о вас. Все, все отпорите.
Владимир Ильич советовал Ногину изменить наружность, но сделать это не сейчас, а в последний момент перед переходом границы.
— Надеюсь, вам чужды такие увлечения, как азартные игры или водка? — спрашивал Владимир Ильич. — Извините, но тут не до интеллигентских церемоний. Ни в коем случае не позволяйте себе. Нет ничего хуже для революционера.
От агента «Искры» Владимир Ильич требовал предельной выдержанности и моральной чистоты. Все, что могло показаться неэтичным или отталкивающим, встречало со стороны Владимира Ильича суровое осуждение. Он считал недопустимым, чтобы агент пил, тянулся к шумным компаниям, где можно нарваться на шпика или провокатора. Агенты «Искры», работавшие в России и здесь, за границей, были в большинстве молодые люди, в возрасте от двадцати до тридцати лет. Иных могло потянуть к веселому времяпрепровождению. Владимир Ильич находил это немыслимым для профессионала-революционера, искровца.
Ногин, смеясь, заверил Владимира Ильича:
— Не подведу «Искру», клянусь Марксом!
— И помните, отныне вы не Ногин. В Англии вы жили под фамилией Новоселов, так? В России не будет ни Новоселова, ни Ногина. Будет новое лицо, по фамилии Яблочков, а не кто иной.
— Яблочков, Яблочков, — кивал Ногин.
Уехал он ночью…
Неделю спустя пришло известие, что Ногин благополучно перешел русскую границу.
В заботах и волнениях летели недели и месяцы. Работы прибавлялось не по дням, а по часам.
Кроме «Искры», уже выходил марксистский журнал-сборник «Заря», о выпуске которого Владимир Ильич договаривался с товарищами еще в Пскове, потом в Корсье. Один сборник вышел в апреле со статьями Владимира Ильича, Плеханова, Аксельрода. Мартов, иногда баловавшийся стихами, опубликовал в этом номере «Зари» сатирический «Гимн новейшего русского социалиста» — пародию на теории сторонников «экономизма».
Там были такие строчки:
Под «Гимном» Мартов шутливо подписался как бы от лица сочинителя-экономиста: «Нарцис Тупорылов». Стихи эти скоро стали широко известны в русском революционном подполье.
Печаталась «Заря» в Штутгарте в типографии немецкого социал-демократа Дитца и считалась легальным изданием.
Уже не только чемоданами завозили «Искру» в Россию. Стараниями редакции «Искры» и ее агентов по обе стороны границы удалось наладить массовую транспортировку газет в Россию. Не сумел департамент полиции этому помешать. Живой родник пробивал себе путь.
Ящики и тюки с «Искрой» доставлялись нелегально в Россию кружным путем через Персию (Вена — Тавриз — Баку). Через Румынию (Яссы — Кишинев). Через ряд пунктов западной границы (Польша — Литва).
«Искра» шла нарасхват. Ее читали всюду, во всех подпольных организациях России, в рабочих кружках. Вся передовая Россия прислушивалась к голосу «Искры» и ждала ее статей, как, казалось, некогда ждала знаменитых статей Белинского в «Современнике». И рада с ней посоветоваться, побеседовать, поделиться новостями.
Даже до престарелого Льва Толстого доходила искровская литература. Ему доставляли ее через Дунай и Одессу в Крым, где он в то лето находился на отдыхе.
С помощью южной группы «Искры» удалось создать в Кишиневе подпольную типографию; номера газеты здесь перепечатывались и распространялись по социал-демократическим комитетам.
Особенно тут постарался агент «Искры» Иван Радченко.
Сначала он пытался устроить тайную искровскую типографию у себя на хуторе под Конотопом.
Немало пришлось хлебнуть лиха, прежде чем удалось достать шрифт. Человек подвижный и предприимчивый, отчаянно смелый притом, Радченко побывал в Екатеринославе, и в Киеве, и в Харькове, а денег у него не было, и он ночевал где придется, не смея и мечтать о гостинице. Да и паспорток был ненадежный, липовый, а попади Иван Радченко в руки полиции — не миновать тюрьмы и Сибири.
Несколько раз он ночевал в поле, зарывшись в стоге сена. Вместе с другим агентом «Искры» Конкордией Захаровой бродил до утренних петухов по дорожкам харьковского университетского парка: в городе шли обыски, аресты, а надежных явок не было ни у Радченко, ни у Захаровой. Однажды они забрались на чью-то дачу и поспали на террасе, пока в доме не проснулись хозяева — какая-то генеральская семья.
В конце концов Радченко добыл шрифт и доставил его к себе на хутор. Тут жила одиноко старая няня семьи Радченко. Все разъехались, жили в городах. Хутор был небольшой, заброшенный.
С Иваном Радченко прибыли еще люди. Они возились несколько дней в клуне, оборудуя ее для подпольной типографии. Но скоро приехали из Кишинева тамошние агенты «Искры» и сообщили о своей договоренности с Мюнхеном: подпольную типографию решено устраивать в Кишиневе, где для ее работы условия более подходящие.
Радченко сказал расстроенной няне, что он и его товарищи покидают хутор.
— Ой, краше бы остался! — запричитала старуха. — На що тоби в большому городи жить? Там люди злые. Там городовые…
Типографский шрифт перебросили в Кишинев. Так в самом деле было целесообразнее. Чтобы не дробить силы и средства, всё сосредоточили здесь.
Кишинев — губернский город, населяют его молдаване и русские. В июле тут немилосердно жжет солнце, состоятельная публика щеголяет в белых костюмах из чесучи. Носит такой костюм и молодой черноволосый человек, снимающий квартиру почти в самом центре города на одной из лучших улиц. Напротив его квартиры — окна большого казенного здания. Там — жандармское управление.