Иван Васильевич задумался. Дело серьезное! До сих пор в «Искре» печатались небольшие заметки Ивана Васильевича о жизни иваново-вознесенских рабочих. А тут попробуй выступи против статьи, опубликованной в большом петербургском журнале, который выходит, как знал Бабушкин, под редакцией известного народника Михайловского!
Достал Иван Васильевич в местной благотворительной библиотеке указанные ему Крупской журналы, почитал и возмутился до глубины души. В статье «Русский Манчестер», имевшей еще подзаголовок «Письма об Иваново-Вознесенске», господин Дадонов выступал с давно знакомыми утверждениями о «язве пролетариат-ства». Мол, вот глядите, что несет с собой фабрика: пьянство, бескультурье, упадок нравов.
«Старые песенки, — сдерживая гнев, говорил себе Бабушкин, — ну, придется ответить!»
Местные подпольщики — товарищи Ивана Васильевича взялись помочь ему в подборе нужного материала, благословили его на доброе дело. И, прежде чем вплотную взяться за нелегкий труд, Бабушкин съездил в Москву и постарался повидаться с Бауманом, посоветоваться с ним. Тот, выслушав Ивана Васильевича, шутя трижды осенил его крестным знамением и сказал, что просто завидует ему.
Они уже были на «ты», виделись не раз.
— Да ты просто в литераторы выходишь, — говорил Николай Эрнестович с искренним восхищением. — Вот я, например, в этом отношении далеко отстал. Пишу одни письма в Мюнхен да отчеты, куда деваю деньги и грузы.
Получив распоряжение от «Феклы», он каждый месяц выдавал Ивану Васильевичу тридцать рублей. Церемония передачи денег была не проста. Иван Васильевич наотрез отказывался, не брал денег, хотя нужда очень донимала его. А Бауман, зная это, твердо настаивал:
— Бери, говорят!
— Не возьму!
Тогда Николай Эрнестович начинал разговор о дисциплине и бил этим по самой отзывчивой струнке в душе Бабушкина. Строгая дисциплина была священна для Ивана Васильевича, в нее он больше всего веровал и с ней больше всего считался. Бауман, конечно, и это знал.
— Ну, бог с тобой, — сдавался наконец Иван Васильевич и со вздохом, со страшно смущенным видом, даже краснея от неловкости, брал деньги.
Хотя Бауман сам не писал корреспонденций, посоветовать товарищу, как написать, он мог. Тему, предложенную Бабушкину «Феклой», обсудили сообща, и многое стало после этого Ивану Васильевичу яснее.
— Ум хорошо, а два лучше, — пошутил он. — Когда простой слесарь и ветеринарный врач объединяют свои усилия, они могут горы перевернуть.
— Какой ты слесарь! — разводил руками Николай Эрнестович.
— Я хороший слесарь, не говори.
— Ты уже не слесарь, и я не ветеринар. Мы с тобой теперь люди одной профессии. Самой трудной и самой высокой на свете.
Иван Васильевич смеялся. Да, оба они сейчас люди одной специальности: профессионалы-революционеры, только этим дышат и живут.
— Единственный, кто сожалеет, что я не стал ветеринаром, это мой отец, — говорил со вздохом Николай Эрнестович.
С родителями у него продолжались нелады. Его отец — обойный мастер, имевший в Казани собственную небольшую мастерскую, — никак не мог примириться с тем, что сын пошел по опасному, крамольному пути.
Баумана не часто можно было застать в Москве. Он неделями колесил по разным городам и приграничным местечкам, организуя приемку транспортов с «Искрой» и распространение их по тем комитетам и группам, которым они предназначались. Эту опасную работу Николай Эрнестович выполнял с большой смелостью, и пока что все ему сходило с рук. Бабушкину он шутя говорил о себе:
— Я служу при живом роднике, из которого каждый может испить. Вся Россия пьет из этого родника, а всех не пересадишь, брат. Оттого и я не боюсь.
Лето в этом году было жарким, и Николай Эрнестович жил с женой где-то на даче под Москвой. Даже Бабушкин не знал, где именно, встречи Бауман устраивал только в городе. В этот раз он пригласил Ивана Васильевича к себе на дачу. Оказалось — живет во Владыкине. Дача скромная, в тихом и уединенном уголке, близко лес, речка.
Дня два пожил тут Бабушкин, пользуясь гостеприимством Николая Эрнестовича и его миловидной энергичной жены. На заре поутру оба мужчины отправлялись по грибы, приносили сыроежки, редко белые грибы или подберезовики, а после завтрака садились штудировать работу Владимира Ильича «Развитие капитализма в России» и «Капитал» Маркса.
А когда уставали, Иван Васильевич начинал декламировать стихи Некрасова. И, глядя в эти минуты на его вдохновенное лицо, Бауман думал: «Крестьянское еще крепко сидит в нем!»
В одном из прошлых номеров «Искры» была опубликована статья «Рабочая партия и крестьянство», сразу обратившая на себя внимание. Как потом узнали Бауман и Бабушкин, ее написал Владимир Ильич. Статья захватила Бабушкина, и он часто принимался о ней говорить. Судьба обездоленного, нищего и темного крестьянства в России волновала его, а в статье Иван Васильевич находил многие созвучные мысли.
— Нет, в тебе определенно еще сидит мужик, — говорил ему Бауман. — И это, пожалуй, даже хорошо! Правильно, что именно тебе поручено выступить в защиту иваново-вознесенских рабочих, еще недавно ходивших за сохой в поле! Ты совмещаешь в себе лучшие черты двух основных социальных категорий нашего общества.
И Николай Эрнестович затем добавил:
— Ты возьми в пример как раз эту статью Владимира Ильича. Блестящая защита трудового крестьянства от помещиков-крепостников и глубокая вера в его революционные силы!..
Пока Иван Васильевич трудился над статьей против Дадонова в защиту нравственных начал и человеческого достоинства иваново-вознесенских рабочих, Бауман все разъезжал и разъезжал по России.
Вездесущий и неуловимый Грач! То он в низовьях Волги, то на Днепре под Киевом, то в Ярославле. Его видели в самых неожиданных местах. Но так и полагается разъездному агенту «Искры». В вечных разъездах Иван Радченко — тоже из подвижного отряда искровских агентов в России. Где-то и его носит.
На Николае Эрнестовиче всегда приличный костюм, модная шляпа, галстук бабочкой. Но живется ему и жене трудно; «прилично» у них все только с виду.
В мае, когда дела с доставкой и перепечаткой «Искры» еще туго налаживались, Николай Эрнестович получил из Мюнхена письмо.
«Дела наши плоховаты, — откровенно писал Владимир Ильич, — финансы — вовсе швах… Вся «тактика» наша при таких условиях должна быть целиком направлена на то, чтобы 1) собираемые в России от имени Искры деньги как можно полнее направлять сюда, сводя местные расходы до minimum’a; 2) расходовать деньги [только и] почти исключительно на перевозку, ибо для приемки у нас уже функционируют сравнительно очень дешевые, не обременяющие кассу агенты в Пскове и Полтаве.
Подумайте об этом хорошенько…»
После такого письма Грач еще больше урезал свои скромные личные расходы, часто даже переходил на хлеб и воду. А деньги, которые собирал в комитетах и искровских группах, отсылал до копейки в Мюнхен для «Феклы».
Потом от «Феклы» было письмо, что на западной границе в районе Мемеля застрял транспорт искровской литературы. Цюрихские латыши Роллау и Скублик продолжали свои попытки наладить транспорт грузов «Искры» из этого прибалтийского пункта. Повез груз сам Роллау. Его нелегальная кличка была «Николай», настоящее имя — Эрнст.
Ссылаясь на него, Владимир Ильич сообщал Грачу: «Сейчас получили известие от Николая (-Эрнста), что у него перевезено и лежит в надежном месте 4 1/2 пуда; это первое. Второе — что всегда есть возможность у него переходить границу нашему человеку вместе с контрабандистом и что такие люди нужны. Итак, вот такое предложение мы Вам делаем: поезжайте тотчас на место, съездите с одним из Ваших паспортов к Николаю в Мемель, узнайте от него все, затем перейдите границу по Grenzkarte или с контрабандистом, возьмите лежащую по сю сторону (т. е. в России) лит[ерату]ру и доставьте ее повсюду…»