Бауману не впервые бывать в Мемеле. Он поехал. Но Роллау уже не застал. Тот, не дожидаясь Баумана, решил рискнуть, двинулся с транспортом «Искры» через границу и потерпел неудачу. На этот раз Роллау и сам попал в лапы русской жандармерии. Его посадили в тюрьму и предали суду.
Случались провалы и в других, разбросанных по западной границе пунктах, через которые «Искра» доставлялась в Россию. Полицейские ищейки рыскали вдоль всей границы. Нередко можно было встретить филера то в корчме, то в каком-нибудь заезжем доме, то на базаре. Ускользать от них было нелегко.
Мало-помалу у Николая Эрнестовича и у других агентов «Искры», занятых переброской «Искры» через границу, выработалось умение выходить из трудных положений, пользоваться каждой возможностью для того, чтобы лучше выполнять свое дело. На границе действовали целые контрабандистские «фирмы», и Бауман, как и другие агенты, старался держать связь с ними, а не с одиночками-контрабандистами, — так было надежнее.
Возмущенные притеснениями, насилиями и беззастенчивым ущемлением прав населения западных национальных окраин России, жители польских, литовских, латвийских и бессарабских городов и местечек относились без вражды к революционерам, нередко помогали их работе на границе.
Обычно во главе контрабандистской «фирмы» с немецкой стороны границы стоял немец, с русской — литовец или поляк. У них были свои люди по обе стороны границы. За переправку туда или обратно с «головы» брали десять рублей. Пограничная стража тоже нередко состояла у «фирмы» на тайной службе. За пропуск через русскую границу солдат получал рубль.
Сколько ума, ловкости, беззаветной отваги требовалось, чтобы протащить груз с «Искрой» в Россию и не попасться! За кого только Бауман себя не выдавал, появляясь на границе! То он представлялся:
— Владимир Полетаев, имею честь состоять коммивояжером немецкой фирмы «Золинген» с отделениями в Петербурге и Москве.
То Николай Эрнестович начинал объяснять случайным собеседникам в какой-нибудь местечковой корчме» что он ездил в имение одного здешнего помещика наниматься на «место» в качестве счетовода.
— Ну и как? Устроились?
— Еще не решил, знаете. Сейчас хочу вернуться домой и посоветоваться с семьей.
Собеседники сочувственно кивали. Бауман удивительно быстро располагал к себе людей.
— А кто же тот помещик, молодой человек?
Вопрос для Баумана опасный, ведь местные жители хорошо знают все то, что их окружает. Но Николай Эрнестович не теряется и называет фамилию помещика, имение которого находится не так близко.
При аресте агента «Искры» или кого-нибудь из тех, кто ему помогал, оставшиеся на свободе товарищи тотчас давали знать об этом «Фекле» и тем лицам, которым провал на границе тоже грозил арестом. И часто бывало: сломя голову мчит Николай Эрнестович из одного города в другой, чтобы опередить полицию и перехватить письмо, посланное арестованному лицу еще до провала.
В августе Иван Васильевич уже заканчивал работу над статьей против господина Дадонова. Это стоило немалых трудов. Писалось Ивану Васильевичу не так легко.
Над каждой корреспонденцией в «Искру» он корпел подолгу, старательно переписывал, переделывал, изводил не один черновик.
А тут задачка оказалась потрудней. Если бы не помощь местной подпольной организации, он бы, пожалуй, не справился. Да и то сколько пришлось самому Ивану Васильевичу поездить по Иваново-Вознесенскому краю, пока весь нужный материал оказался у него в руках.
Он заходил в кабаки и библиотеки, появлялся на базарах, лавках, общественных садах и везде подолгу по душам толковал с людьми. Знал он, хорошо знал и сам рабочую жизнь, да хотелось побольше живых, свежих сведений собрать и бросить в лицо Дадонову, не увидев-тему ничего хорошего в сердце и трудной жизни рабочего человека.
А ведь сколько вокруг красивого, доброго, благородного, несмотря на все беды измученных нуждой и каторжным трудом рабочих, сколько братской теплоты в отношении друг к другу, сколько веры в лучшее и тяги к свету!
Из Иваново-Вознесенской библиотеки Бабушкину доставили справку: книг в ней 1496. А из 1466 постоянных читателей — 1155 рабочих. А Дадонов пишет, что рабочие не читают.
Забирался Иван Васильевич на известную в Иваново-Вознесенске гору, где под вековыми соснами по целым дням толпится всякий люд, не имеющий пристанища и работы. Иван Васильевич подсаживался к какой-нибудь компании и под всякими предлогами заводил разговор о Дадонове, рассказывал, какой поклеп возводится на простой народ, и, собственно, уже в самом устном рассказе, в том, что и как он говорил, содержался готовый, страстный памфлет против господствующего класса, его паразитического образа жизни и свойственных ему пороков. В то же время это было горячее выступление в защиту рабочего люда, его нравственности, убеждений, чести и достоинства.
Где появлялся Бабушкин, там появлялся и тощий старик в изорванной одежде, сшитой из домотканого полотна. Слушая разговор, он жевал беззубым ртом корку хлеба и часто с одобрением кивал лысой головой:
— Правильно говоришь, Иван Васильевич! Растерзал бы его, Дадонова, барина глупого! Чтоб знал!..
— Шибко! — одобряли и другие. — Ну, бывает, и выпьем, и поволыним. Ну и что с того? Разве мы зверье какое, а не люди?
— Не в том дело только, что люди, — вставлял от себя Бабушкин. — А в том дело, что мы с вами рабочий класс — главная сила истории! Ежели хотите знать, товарищи, то и за пороки наши должна отвечать буржуазия. Душа у рабочего класса чистая, ее ничем не запачкаешь! А у буржуев она чернее сажи, потому что они чужой труд воруют. Так я говорю, нет?
— Так, так, — кивал лысый старик.
Этого старика нигде не принимали на работу, уж очень он был хил и слаб. Вот он и слонялся целые дни на горе. А считался неплохим красилем.
Бабушкин сделал его своим помощником, и тот охотно выполнял поручения. То «Искру» отнесет куда надо, то вызовет с фабрики человека, нужного Бабушкину, то спрячет в своей халупе нелегальную литературу.
Этот старик и добыл Ивану Васильевичу справку о количестве рабочих, пользующихся книгами в местной библиотеке. Самому Бабушкину брать такую справку было опасно; потом, найдя в «Искре» эту справку, полиция могла бы напасть на его след. Поэтому он надоумил старика сказать в библиотеке, что справка-де нужна одному больному учителю, который интересуется ею для своих нужд: пишет об образовании в России.
Старику дали справку. Иван Васильевич поблагодарил красиля и, конечно, вставил в свою статью эту справку с удовольствием и добавил, что рабочие читали бы еще больше, да их ли вина, что царизм намеренно держит народ в темноте и сознательно приучает его не к книге, а к водке.
А что касается водки, то Иван Васильевич показал в своей статье, что в высших слоях царской знати пьянствуют куда больше, чем в простом народе. И, не стесняясь, Бабушкин приводил в пример самого министра внутренних дел Сипягина:
«…Вот, например, министр Сипягин, объезжая в это лето, всюду принимал предлагаемые обеды и был пьян хуже сапожника (извиняюсь перед товарищами за такую фразу), а что это верно, то рабочие видели, как он с морозовского обеда выходил «еле можахом»… Он трезвый выглядит точно большой медный куб, а пьяный еще краснее становится (кстати, советуем ему пить меньше, дабы не сгореть от спирта)».
Вскоре после того как Иван Васильевич отправил свою статью в Мюнхен, пришлось ему как-то снова побывать на иваново-вознесенской горе. Над городом сеялся дождик, стояла непогодливая осень, пришла она рано, быстро стерла все краски лета.
Не успел Иван Васильевич разговориться с людьми, порасспросить, что у них новенького, как вдруг случилось недоброе.