Надежда Константиновна тоже много работала. Поднималась чуть свет, едва только белое от инея окно загоралось искрами холодной сибирской зари.
— Будем трудиться? — шутливым тоном спрашивал Владимир Ильич у Надежды Константиновны.
Она отвечала с улыбкой:
— Конечно. Ты заразил меня своей энергией. Только лампу свою, пожалуйста, погаси. Ведь уже утро!..
— Да, Надя, уже утро. Люблю утро. А ты?
— И я.
Готовая день и ночь работать, делать что-то доброе людям, она находила себе множество разных полезных дел. Но главным для нее была помощь ему — Владимиру Ильичу; чем больше разрастался его план, тем больше становилось работы.
В сущности, ту деятельность, которую изо дня в день вел Владимир Ильич, уже сейчас можно было приравнять к работе активно действующего подпольного революционного центра, и одному человеку становилось невмоготу справляться со всем. Помощь Надежды Константиновны была просто необходима.
В удивительной трудоспособности и выносливости она, пожалуй, не уступала Владимиру Ильичу, хотя была куда слабее его здоровьем.
Позавтракали по-сибирски плотно, сели за работу. Покойно и тепло в избе. Худенькая, бледная, в длинной черной юбке и блузке, перехваченной у талии кожаным поясом, Надежда Константиновна сохраняла и сейчас облик и повадки учительницы. Такой она была и в те годы, когда преподавала в вечерне-воскресной рабочей школе за Невской заставой.
Мягко лучатся добрые серо-синие глаза, оттененные длинными бровями. Глаза смотрят в мир искренне и чисто, и чувствуется: эта женщина способна все отдать ради любимого человека и ради той идеи, в которую она на всю жизнь поверила.
Казалось, и он ничуть не изменился с тех пор: во всем точен, аккуратен, всегда подобран. Когда она познакомилась с ним, молодым помощником присяжного поверенного, только что приехавшим в Питер, ему было всего двадцать три года. Как быстро он покорил всех глубиной знаний и силой мысли!
Около шести лет прошло с тех пор.
Озаренная мягким светом зимнего полудня русая голова Владимира Ильича, сидящего за своей конторкой, кажется Надежде Константиновне по-своему красивой. Только немножко жаль, что рано у него редеют волосы. Хорошие, мягкие, в детстве они у него чудесно вились, — она видела на фотографии!
Лысеет голова… Не оттого ли к нему так пристало слово «Ильич», как его часто называют друзья, а нередко они между собой зовут его и Стариком.
Сама Надежда Константиновна начинала привыкать к этому и на людях говорила не Володя, а Ильич, а ему, казалось, даже нравится, что его так называют.
Вот луч солнца скользнул по его задумчивому лицу, сделал ярко-белым ворот холщовой рубахи. Дрогнул надбровный мускул — отклик на какое-то внутреннее движение мысли: открылась сердцевина задачи — и что-то стало яснее.
Оставаться просто наблюдателем Надежда Константиновна не могла. Волновалась, переживала, вся жила единой жизнью с ним.
Тихая, вдумчивая, она стала для Владимира Ильича первым советчиком и помощником. Это она переписала своим ровным почерком рукопись новой работы Владимира Ильича о развитии капитализма в России. Владимир Ильич читал ей эту рукопись по главам, просил нарочно играть роль «беспонятной», чтобы таким образом он мог проверить, достаточно ли доступны его экономические выкладки о хищническом характере капитализма и страшном разорении народных масс в России. Теперь Надежда Константиновна все больше брала на себя его переписку с друзьями по ссылке, с Москвой, где жили родные Владимира Ильича. Шифровала письма (это требовало большого труда), а еще больше времени и усилий тратила на их расшифровку.
Владимир Ильич ценил эту большую помощь Надежды Константиновны. Не без ее участия возник его новый план. Но, когда он говорил: «наш план», она протестовала:
— Твой, твой, Володя. Я только умею тебя слушать…
Предельно скромная, очень застенчивая и потому часто молчаливая, Надежда Константиновна обладала глубокими знаниями. Она и здесь, в ссылке, много читала, штудировала экономику, философию, историю, каждую свободную минуту отдавала делу и старалась ни в чем не отстать от Владимира Ильича, сделать что-то полезное для осуществления его замысла.
Минувшей весной книга Владимира Ильича «Развитие капитализма в России» легально вышла в свет. Владимир Ильич начинал эту работу, еще сидя в Петербургской тюрьме. Царская цензура не разобралась в книге, не увидела крамолы в строго научном ее названии и разрешила к печати. Ее издали в Петербурге. Автором на обложке значился Владимир Ильин.
Сейчас Владимир Ильич готовил новые работы, много думал над программой партии. Первый набросок программы был им сделан в той же петербургской тюрьме. Писал он для конспирации молоком между строк какого-то статистического сборника. Слепленные из хлебного мякиша «чернильницы» Владимир Ильич съедал, едва только, бывало, заслышит шаги надзирателя. Был день, когда из-за частых тревог пришлось проглотить несколько таких «чернильниц».
За годы ссылки Владимир Ильич изучил гору книг. Из Шушенского он зорко следил за всем, что происходило в международном и русском рабочем движении. Много писал, снова и снова обменивался письмами с теми, кого думал привлечь к своей будущей газете, пользовался каждым случаем, чтобы опять встретиться с товарищами по ссылке и поговорить с ними.
Порой он брался за географическую карту России. Бормоча что-то под нос, пристально изучал ее, водил пальцем по отмеченным кружочками городам. Подходила Надежда Константиновна. Присаживалась рядышком, тоже разглядывала извилистые линии на карте.
— Ты что-то бледна сегодня, нездоровится? — спрашивал он.
— Бледна я разве? Чувствую себя неплохо.
Они давно научились понимать друг друга с полуслова и часто, желая что-то сказать, только обменивались взглядами. Вот он придержал палец у точки, обозначающей город Псков. Потом, быстро взглянув на Надежду Константиновну, передвинул палец к Петербургу. Как близко, правда? Ее брови зашевелились, сдвинулись. Она одобрительно кивнула:
— Да, Володя, выбор верный.
Куда ехать после ссылки, где поселиться? Вот над чем Владимир Ильич часто задумывался в эти дни. Жить в Петербурге ему не разрешат. А для успеха задуманного дела важно поддерживать тесные связи особенно с Петербургом, который был не только столицей империи, но и самым крупным центром революционного движения в стране. Вот почему Владимир Ильич склонялся к тому, чтобы поселиться в древнем и тихом Пскове — отсюда почти рукой подать до столицы, всего пять-шесть часов езды.
— А где поселятся остальные? — спрашивала Надежда Константиновна. — Тоже в Пскове?
Она знала — кто «остальные». Люди, которые готовы помочь Владимиру Ильичу в организации и редактировании задуманной газеты. Эти люди находились сейчас в ссылке в разных углах России.
— Видимо, тоже изберут Псков, — отвечал Владимир Ильич. — Во всяком случае, встречу и обсуждение всего дела проведем там. А дальше видно будет.
Слышен тихий, легкий вздох. Владимир Ильич поднимает голову. Он не смотрит на Надежду Константиновну, но отлично видит ее погрустневшее лицо.
Надежде Константиновне остается еще год ссылки, ее арестовали по делу «Союза борьбы» позже, чем Владимира Ильича, и тоже дали три года срока. И она знает: ей не позволят досиживать ссылку в Пскове, где Владимир Ильич задумал поселиться.
Значит — разлука… Но о ней старались не говорить.
Он только ласково потрогал руку жены, ободряюще пожал.
Отложив в сторону карту России, брались за карту Западной Европы.
Еще не решенным оставался вопрос, где издавать газету — в России или за границей.
За годы, которые Владимир Ильич провел в тюрьме и ссылке, «Союзы борьбы», возникшие в разных городах по типу питерского союза, превратились в социал-демократические комитеты. Много новых комитетов образовалось в последнее время. И чуть не каждый из них старался завести свои обособленные печатные издания. С трудом доставали шрифт, бумагу, кое-как налаживали тайную типографию, но скоро полиция добиралась до нее и все дело проваливалось.