Потресов пил чай, слушал и кивал:
— Да, пожалуй, верно. Да, видимо, это так.
Трудно сказать, из каких соображений Георгию Валентиновичу вздумалось показать перед отъездом, что в общем-то все обстоит благополучно. Вечером, собрав у себя в гостинице шестерку редакторов, он как ни в чем не бывало предложил всем пойти в кафе выпить по кружке пива.
— Уверяю вас, друзья, кружка пива — лучшее средство на ночь, чтобы отдохнуть от злобы дня и крепко заснуть, — говорил он по дороге в кафе. — Этому средству меня научил один старый швейцарец. Каждый вечер перед сном я теперь принимаю по кружке пива, как лекарство.
— И хорошо спите? — иронически улыбался Юлий Осипович.
Засулич тихонько дергала Мартова сзади за рукав плаща, мол, уймись, хватит.
В центральной части Мюнхена помещалось шумное, людное кафе, куда часто захаживали местные социал-демократы. Сюда и привел Плеханов своих спутников. Уселись за тяжелый дубовый стол, заказали пива.
Оказалось, Плеханова тут знают. В Германии он бывал много раз, встречался со многими видными деятелями немецкой социал-демократической партии, участвовал в ее конференциях и съездах. В кафе к нему подошли двое немцев, сильно подвыпивших, и представились: они социал-демократы и встречались с ним где-то в Берлине.
Георгий Валентинович вежливо привстал:
— Очень рад, господа. Да, да, кажется, я виделся с вами.
Немцы не отходили. Один из них — худощавый, носатый — горделиво тыкал себя в грудь:
— Мы — Маркс и Энгельс! Мы есть Гёте! Мы — Бетховен и Вагнер! Мы — Дойчланд! У нас парламент! Демократии!! Можно речь сказать. У нас свои ораторы, депутаты. Почти свобода!
А второй немец все кивал:
— Рихтиг! У нас почти совсем свобода. Только кайзер есть.
Георгий Валентинович с трудом отделался от перегрузившихся пивом представителей немецкой социал-демократии. Отвязавшись от них, он снова присел к столу и сказал с извинительной улыбкой:
— Это далеко не лучшие сыны великой Германии, откровенно признаем. В немецкой социал-демократической партии много хороших людей, настоящих марксист тов. Не чета тем, которые сейчас от нас отошли.
Он добавил, усмехаясь:
— Какие великие имена были сейчас упомянуты! Каждое из них — новая ступень в человеческой истории. Ступень вперед, к большим идеалам. А эти двое гуляк никуда не хотят идти. Им не к спеху. Они почти всем довольны и охотно готовы держать в своей гостиной портреты великих. Нет, не хочу даже говорить о подобных обывателях. И вообще сегодня мне хочется говорить только о России.
В этот вечер Георгий Валентинович опять показал свое умение быть легким и увлекательным собеседником. Он очаровал всех своими остротами и рассказами о нравах тамбовских помещиков. И, рассказывая, смотрел на Владимира Ильича и как бы говорил: «Видите, друг мой? Россию я еще хорошо помню…»
О России он говорил в этот вечер много, вспоминал Петербург, свою студенческую молодость, рассказывал, как ходили в народ и как сам ездил в казачьи станицы на Дон. Да, было дело… На квартире у Георгия Валентиновича состоялась однажды сходка, были и рабочие. А потом, в сущности говоря, ведь то, что произошло весной прошлого года у Казанского собора, уже однажды было, лет этак двадцать пять тому назад. У собора тогда состоялась первая крупная политическая демонстрация. Народу — тьма, пламенные возгласы. Георгий Валентинович произнес перед толпой смелую речь против самодержавия, за свободу народа. А ведь был 1876 год.
— Да, да, — кивал Аксельрод. — Хорошо помню тот год!..
Так он кивал и при обсуждении программы.
Ни о чем Плеханов в тот вечер не говорил, кроме как о России.
Впрочем, улучив минутку, спросил у Владимира Ильича:
— Как идет ваша брошюра?
Владимир Ильич охотно и обстоятельно рассказал, какие у него были затруднения с книгой. Мешала теку-тая работа, а тут еще прибавилась инфлюэнца. Но сейчас дело подходит к концу. Брошюра почти готова.
— Вы, конечно, дадите нам познакомиться с вашей брошюрой? — спросил Георгий Валентинович. — Нужная, бесспорно нужная работа. О практике нашей работы надо больше писать.
Владимир Ильич сказал, что в его брошюре затрагивается довольно широкий круг вопросов. В целом это попытка теоретически раскрыть основы строительства марксистской партии в России.
— Вот как? Теоретически раскрыть основы? Гм…
Георгий Валентинович откинул назад голову и стрельнул молниеносным взглядом в Веру Ивановну, лицо которой приняло тревожное выражение.
Она в этот момент, казалось, была занята другим: спорила с Потресовым о Льве Толстом. Но насторожились все. В вопросах теории Георгий Валентинович считал себя верховным судьей и даже не стеснялся показывать, что, как старейший марксист, автор многих научных трудов, он имеет на это право.
В подчеркнутом вопросе Георгия Валентиновича: «Теоретически?» — был вызов, который все почувствовали. Он будто не допускал мысли, что кто-то другой может браться за теоретические работы по марксизму.
Повеяло холодом от окна. Аксельрод поежился, крякнул, взглянул на часы. Мартов молча потягивал свое пиво. Угрюмо смотрела в кружку Вера Ивановна. Украдкой все поглядывали на Владимира Ильича. Вспыхнет ли сейчас то, чего все боялись? Если вспыхнет, это обострит взаимоотношения редакторов до предела. Может дойти и до разрыва. Но Владимир Ильич оставался как будто спокоен.
— Да, книга ваша нужна, — сказал Георгий Валентинович. — Она очень нужна. И будет еще нужнее, если вы направите ее острие против всяких групп и группочек в нашем социал-демократическом движении.
— Да, конечно, — согласился Владимир Ильич.
На что намекал Плеханов? Не на то ли, что именно в поведении «литературной группы», то есть Владимира Ильича, Мартова и Потресова, он усматривает групповщину? Услышав ответ Владимира Ильича, который охотно и незамедлительно согласился, что должно быть покончено со всякими группами, Георгий Валентинович усмехнулся.
— Что вы, Георгий Валентинович? — воскликнул Аксельрод. — Совсем нет нужды торопиться с роспуском, например, нашей группы!
Вера Ивановна тоже недоуменно пожала плечами, будто услышала из уст Жоржа нечто ошибочное, несогласное с его собственными взглядами. А у Владимира Ильича повеселело лицо. Он поднял свою кружку и, улыбаясь, прикоснулся ею к кружке Георгия Валентиновича. Вера Ивановна снова пожала плечами.
Вдруг она вскочила:
— Хочу домой. Я устала.
— Да, пора! — подхватил Павел Борисович. — Мы все устали и потому раздражены и порой даже говорим не то. Я лично уверен, что, несмотря на разный подход к некоторым проблемам, все мы тут образуем одно целое и незачем заводить разговор о группах. Я даже считаю естественным наличие разногласий в нашей среде. Есть неглупое изречение: «Теория и практика образуют одно целое, и, как душа и тело, они зачастую несогласны между собой».
Плеханов удовлетворенно кивнул. Лесть Павла Борисовича ему пришлась по душе, и он даже не счел нужным это скрывать. А в словах Павла Борисовича о теории и практике заключалась именно лесть в адрес Плеханова: они обозначали, что теорию тут представляет, естественно, он, Георгий Валентинович. Ну, а практику — Владимир Ильич и его сторонники.
Когда уходили домой, Потресов опять заплатил по счету за все общество. На протестующие возражения он ответил:
— Такие пустяки с нас, что не стоит и разговора.
С тех пор как Владимир Ильич узнал, что один местный студент показал на улице своим приятелям на Засулич, он не разрешал ни себе, ни другим работникам «Искры» ходить по городу большой компанией.