Она даже нашла в себе силы шутить:
— Все к лучшему, друзья, в этом лучшем из миров. Только вы не тяните. Как это говорится: «Паспорт на извозчика, багаж в кармане» — и с богом. Я вас не оставлю, да вы бы хоть чаще писали своей старой Тетке…
Простились с Калмыковой, проводили ее на вокзал. С вокзала Владимир Ильич поехал в университетскую библиотеку и до вечера изучал карты Лондона. Вот где действительно можно затеряться, как иголка в стоге сена. Сюда, в этот огромный город, лапа царской охранки не достанет. В Англии не требуется паспорта. Это облегчит агентам «Искры» приезд и отъезд. Владимир Ильич попросил у старого библиотекаря путеводитель по Лондону и даже поинтересовался в почтовом справочнике — сколько дней идет письмо оттуда в Россию.
Оказалось — в среднем пять дней.
Из библиотеки Владимир Ильич поехал в типографию, вызвал из наборной Блюменфельда и долго говорил с ним. Блюменфельд хватался перепачканными краской руками за голову, ахал. Ему уже досталось за оплошность, и Владимир Ильич не стал снова отчитывать наборщика, а договорился с ним о том, как поскорее убрать из типографии все, что могло бы навести на след «Искры».
— Если Лондон, то я не нужен, — заявил Блюменфельд, — в Лондоне сто тысяч типографий. Лучше пошлите меня домой, я помогу там наладить перепечатку «Искры».
Владимир Ильич вместо ответа крепко пожал руку наборщику.
Глава шестая
В ЛОНДОНЕ
Первое время после переезда в Лондон почта из России шла плохо. И было так мучительно ждать, каждое утро просыпаться с мыслью: авось сегодня. Увы, день ничего нового не приносил. Оставалось довольствоваться газетами.
Досаждали туманы, копоть, запах каменного угля, которым, казалось, пронизан весь Лондон. Шел апрель, а весна тут почти не чувствовалась.
— Ведь я говорила, говорила! — с горьким и невеселым юмором торжествовала Засулич. — Зато как хорошо в Швейцарии!
Она и Мартов только что вернулись из Цюриха. Совещались с Плехановым и Аксельродом. Владимир Ильич не захотел туда ехать.
О программе как будто договорились. В основу взяли переработанный проект Плеханова, но с серьезными поправками Владимира Ильича. И хоть это были только поправки, именно они придали программе боевой дух, начинили революционным содержанием. Программа бросала гневное обвинение русскому капитализму и самодержавию и звала рабочий класс, всех трудящихся на бой за правое дело. По настоянию Владимира Ильича в программу был включен пункт о диктатуре пролетариата, подчеркнута роль партии как авангарда рабочего класса. Аграрная часть программы целиком принадлежала перу Владимира Ильича. Вся она дышала теперь его идеями.
— Нет худа без добра, — толковала Вера Ивановна. — Долго спорили, препирались, зато программа получилась на диво. И Жорж не в обиде.
— Да, конечно, — усмехался Мартов, — теперь и мы все можем быть довольны. Программа есть, остается не так уж много: осуществить ее. В общем, как в Полтаве говорят: «Почти два шага, через дорогу перейти навприсядки».
В рассуждениях Юлия Осиповича о будущем все чаще слышались иронические нотки, и вот что казалось странным: вместо того чтобы повлиять на Засулич, укрепить ее веру в лучшее, он сам тоже заразился ее мрачными настроениями.
Раньше он неизменно подтрунивал (правда, осторожно и дружески) над невеселыми разговорами Веры Ивановны о том, что Россия пока остается неподвижной, как скала. Минутами сочувствовал, иногда брался даже защищать Веру Ивановну, но общей линией его поведения была мягкая усмешка над ее скептицизмом и «усталостью от ожидания перемен». А в серьезных разговорах он старался внушить ей те мысли, которые воспринимал от Владимира Ильича: надо бороться, ждать и верить, и все придет. Революция в России близка.
Теперь и в самом Юлии Осиповиче частенько начинала чувствоваться «усталость от ожидания перемен». Он в эту зиму не раз говорил Владимиру Ильичу:
— Опять затихла наша Россиюшка. Просто удивительно, как все повторяется. В майские дни пошумит, поволнуется, какой-нибудь студент хлопнет какого-нибудь крупного царского сановника, и опять затишье до будущего года.
— В таких случаях советуют: «Зри в корень», — сказал Владимир Ильич Мартову в первом же разговоре после его приезда из Цюриха. — Очень советую не забывать это изречение.
Юлий Осипович пожал плечами:
— А что зреть?
— Да ведь есть чему порадоваться! Наконец-то выработана наша партийная программа. Великое дело сделано, мечта многих и многих!
— Я рад.
— Это большой шаг вперед. Успех для всей революционной России. Она не стоит на месте, как видим. Она идет вперед, дальше.
— Куда?
— К тому, что написано в нашей программе, мне кажется, — ответил, хмурясь, Владимир Ильич. — Что за странный вопрос?
Казалось, опять запахло стычкой.
Юлий Осипович тоже нахмурился, но затем постарался прекратить разговор, обратить все в шутку: мол, можно же иногда поворчать на Россию, ведь все это идет от души, от искреннего желания, чтобы поскорее произошли те великие перемены, ради которых он, Юлий Осипович, не побоялся, как и другие, пойти в тюрьму и сибирскую ссылку. На самом деле Юлий Осипович просто уходил от спора, от стычки. Он скрывал нечто глубоко укоренившееся в извилинах своего всегда возбужденного мозга. Снова, как в туруханской ссылке, его порой начинали донимать мрачные мысли.
И, как нередко бывает, когда такие минуты нападали на Мартова, он шел дальше Веры Ивановны; не одна Россия, а все человечество казалось ему малоподвижным, очень косным.
Теперь он часто напевал слова из арии «люди гибнут за металл» и говорил, делая вид, что шутит:
— Сейчас я немного поездил по свету и могу констатировать: хотя с начала нашей эры прошло девятнадцать веков, даже в цивилизованной Европе очень далеки от идеалов справедливости и правды. Всюду люди гибнут за металл и живут в страшном свинстве.
Хуже было то, что в такие минуты Юлий Осипович опускал руки, становился безвольным и безразличным ко всему, даже к «Искре», которой он был до сих пор увлечен. Юлий Осипович делался плохим работником, когда впадал в хандру. И как он ни скрывал от окружающих свои «пики падения» (так он их сам называл), Владимир Ильич догадывался, что происходит с Мартовым.
Одной из новостей, которую Юлий Осипович привез из поездки в Цюрих, было то, что ему предстоит «лекционное турне». В ближайшем будущем он снова отправится на европейский континент. Юлий Осипович сообщил Владимиру Ильичу:
— При содействии Плеханова и Аксельрода мне предложена поездка в Париж для чтения рефератов по некоторым вопросам марксизма. Начинаю готовиться. И скоро поеду.
Владимир Ильич попытался было сказать, что в такой поездке ничего хорошего для Юлия Осиповича не видит.
— Почему? — сразу закипятился тот.
— Болтовни будет много, дела — мало.
— Обязательно поеду! Конечно, наша политическая эмиграция в Париже тоже порядочное болото, — рассуждал Юлий Осипович. — Но надо же и мне повидать свет! И хочется понять, куда идет Европа.
Чувствовалось, поездка в Швейцарию повлияла на Юлия Осиповича не в лучшую сторону. Владимир Ильич это заметил, но было не до того.
Перестройка связей с Россией стоила громадных трудов. Прежде почта шла на Мюнхен. Приходилось налаживать новые связи, опять искать подставные адреса, явки.
Владимир Ильич осунулся за последние недели, и одна лишь Надежда Константиновна знала, сколько ночей он недосыпает и как много дум передумывает в эти бессонные ночи.
Вера Ивановна как-то сказала ему с искренним сочувствием:
— На вас плохо подействовал Лондон.
— А на вас, мне кажется, плохо подействовала Женева, — тоже с чувством искреннего сожаления заметил Владимир Ильич.
Вера Ивановна поняла, но ничего не сказала.