Молодой Балмашев, убивший ненавистного царского сатрапа, тоже был волжанин, из Саратова, а отца Балмашева знали как видного народовольца. Старик этот, честный и готовый на все в своей любви к угнетенным, не раз говорил, что для него нет высшего счастья, как видеть своего сына «мучеником за народ». Молодой Степан — так звали террориста — остался верен заветам отца. Говорили, что старик с большим мужеством переносит неизбежную гибель любимого сына.
Глеб и сам жалел и старика и сына. И говорил Зинаиде, читая в газетах о Балмашеве:
— Какие люди у нас на Руси, какие люди! Обидно, что в наши дни, когда силы революции все больше пробуждаются к жизни, этот юноша не нашел правильного пути. А книга Владимира Ильича тем и важна, что открывает людям истинный путь.
Как-то вечером Глеб Максимилианович достал из тайника «Что делать?» и долго перелистывал книгу. Уже был поздний час, Зинаида Павловна сказала:
— Глеб, ведь ты знаешь в этой работе все почти назубок!
Он поднял на жену большие, сияющие глаза:
— Ты все-таки вдумайся, Зина, как хорошо сказано в книге! Нет, ты послушай! «…История поставила теперь перед нами ближайшую задачу, которая является наиболее революционной из всех ближайших задач пролетариата какой бы то ни было другой страны. Осуществление этой задачи, разрушение самого могучего оплота не только европейской, но также (можем мы сказать теперь) и азиатской реакции сделало бы русский пролетариат авангардом международного революционного пролетариата». Право, звучит как поэма.
И Глеб начинал взволнованно фантазировать: вот произошла революция и в России началось великое преображение. Мир удивится! Весь мир!..
А Зинаида Павловна, слушая мужа, уже работает за столом. Перед ней — пузырек с химическими «чернилами», ручка и какой-то научно-технический журнал. Улитка пишет очередное письмо в Лондон. Вот она обмакнула перо в пузырек и начала писать бесцветной жидкостью между строк пятой страницы журнала, где идет речь о нарезке трехзаходных шнеков на токарном станке.
Садится за работу и Глеб. У «Искры» из-за ее переезда в Лондон увеличились расходы, нужно помочь ей деньгами. И он берется писать (тоже химией) письма в искровские группы Астрахани, Саратова, Ярославля, Москвы.
— Послушай, Зина, — сказал однажды Глеб, вернувшись домой как никогда веселый и довольный. — Ты ведь знаешь, что наши Кранихфельды ждут наследства?
— Знаю.
Семья Кранихфельдов происходила из обрусевших немцев. У Сергея Николаевича Кранихфельда — убежденного социал-демократа, отбывавшего ссылку в Самаре, вдруг объявился за границей дальний родич, который оставил после себя большое наследство. Утром Сергей Николаевич пришел в депо и сообщил Глебу Максимилиановичу, что хотел бы отдать свою долю наследства «Искре».
— И много? — деловито спросила Зинаида Павловна.
— Видишь ли, наследство достанется Сергею Николаевичу не целиком, оно завещано еще двум его двоюродным братьям. На троих придется примерно около ста тысяч рублей. На его долю выйдет, следовательно, тысяч тридцать с лишним.
— Ого! — не удержалась Зинаида Павловна. — Но позволь, Глеб, у Кранихфельда семья и много сестер, живущих очень бедно. И сам он очень нуждается.
— Да, вот он и решил: третью часть отдать сестрам, десять тысяч нашему самарскому центру, а остальные отдать «Искре» на подготовку съезда партии.
— А себе?
— А себе почти ничего. Таковы наши люди, Зина, в том-то и наша сила. Садись, пиши «Фекле». Пусть обрадуются.
Из России от агентов «Искры» наконец начали поступать письма. Огромного труда стоило Владимиру Ильичу и Надежде Константиновне наладить переписку. И они прямо ожили, когда письма пошли потоком.
Порадовало письмо от «Сони» (конспиративная кличка самарского искровского центра). Владимир Ильич предложил, чтобы деньги Кранихфельда были сохранены для нужд предстоящего съезда партии. О съезде Владимир Ильич теперь начинал поговаривать все чаще. Мартов и Засулич поддержали его предложение. Они тоже жили теперь ожиданием предстоящего съезда. Мартов не забывал шутки Блюменфельда о том, что на этом съезде «полетят пух и перья», и говорил:
— Пускай летят. Тем интереснее будет на съезде…
Владимир Ильич смеялся:
— Батенька мой, не всякая драка полезна. Но борьбы на съезде не избежать, это ясно. Все зависит от того, как мы поработаем этот год. Есть и добрые предзнаменования.
Среди социал-демократических комитетов России уже шло движение за признание «Искры» своим руководящим органом. Первой ласточкой был Орехово-Богородский комитет, уже заявивший об этом. Ожидались такие же вести из Москвы, Харькова, Ростова, Киева. Владимир Ильич видел в этом новый большой шаг к съезду.
Очень радовал Владимира Ильича размах рабочих демонстраций и забастовок этой весны. Они становились все более массовыми и внушительными. Как ни бешенствовала охранка, разгромленные социал-демократические комитеты и искровские группы возрождались заново, на смену одним агентам «Искры», попавшим за решетку, приходили новые добровольцы.
Репрессии после убийства министра внутренних дел Сипягина никого не испугали. Несмотря на весь героизм поступка Балмашева, которому наверняка грозила смерть через повешение, в социал-демократических кругах его выстрел не вызвал одобрения. Героизм одиночки уже не расценивался так высоко, как во времена «Народной воли». Влияние «Искры», выступавшей против террора, отрезвило многих. Балмашевым восхищались, но террор осуждали. Забастовка, демонстрация, баррикады — вот настоящие пути борьбы. К этому и звала «Искра».
Пришли наконец вести и из Белостока.
Конечно, безумием было устраивать партийный съезд в России среди разгула полицейских репрессий. Сорвалась и вторая попытка. Как Владимир Ильич и предвидел.
На окраине Белостока в маленьком домике собралось человек десять. «Экономисты» и бундовцы были тут в большинстве, но против воли «Искры» они не смогли пойти и согласились считать свое малолюдное конспиративное собрание не съездом, а конференцией.
Несколько дней совещались, спорили и, в конце концов, приняли точку зрения «Искры»: надо готовить съезд всерьез, а пока для этого избрать Организационный комитет.
Исходом белостокского совещания Владимир Ильич был доволен.
— Теперь воскликнем: «Король умер, да здравствует король!» — говорил он Надежде Константиновне в день, когда узнал об образовании Организационного комитета в Белостоке. — Наша задача взять всю подготовку съезда в свои руки.
Надежда Константиновна давно не видела его таким радостным.
Весь день он был занят хлопотами у Квелтча. Вел переговоры с этим английским издателем. Квелтч был убежденным социал-демократом, считал себя марксистом и очень тепло отнесся к русским сотоварищам, охотно взялся им помочь. Вечером Владимир Ильич и Надежда Константиновна, ободренные успешным ходом переговоров, засели за письма в Россию и чуть не до рассвета писали.
Будь здесь Елизавета Васильевна, она напомнила бы дочери, что у Владимира Ильича часто кружится голова от переутомления, что и ей самой, Наде, надо почаще отдыхать. Но Елизавета Васильевна была далеко. Ее пришлось временно оставить в одном из городов Германии.
Выезд из Германии редакции «Искры» был совершен в обстановке строгой конспирации. Сразу взять с собой Елизавету Васильевну не удалось.
Утром забежал Дейч. Узнав, что письма из России стали прибывать, он удовлетворенно говорил:
— Ну, вот видите. Вот и хорошо. И отлично!
Он только мешал, отвлекая Владимира Ильича от работы бесконечными расспросами о России. Он мало знал о ней, старик, слишком давно оторвался от жизни революционной работы, слишком долго сидел в Сибири. Выяснив точку зрения Владимира Ильича на события последних дней, в том числе и на выстрел Балмашева, о котором уже знали в Англии, Дейч еще спросил, как смотрит Владимир Ильич на текущее положение и знает ли он о крестьянских бунтах в ряде губерний России.