Вдруг Владимира Ильича позвали в курительную комнату. Там стояла Засулич. Она с трудом переводила дыхание, но ее лицо было радостным. От Жоржа пришло письмо.
«Я беру назад свои предложения о поправках, словом, делайте, как знаете…» — писал Плеханов.
— Все-таки Жорж великолепен, правда? — говорила взволнованно Вера Ивановна, и чувствовалось, что она счастлива.
Владимир Ильич прочел письмо Плеханова, поморщился на слова «делайте, как знаете», чем опять заставил Веру Ивановну забеспокоиться.
— Вы ради бога не обращайте внимания, — взмолилась она, — Жоржу и так было не легко сдаваться, он так горд…
Письмо было адресовано не Владимиру Ильичу, а Вере Ивановне. Но скоро из Женевы пришло письмо и в его адрес.
«Пользуюсь случаем сказать вам, дорогой В. И., что напрасно вы на меня обижаетесь», — говорилось в письме Плеханова.
Ради общего дела он предлагал мир.
С этого дня между ними снова возобновилась переписка, прерванная несколько недель назад.
Уже шел июнь, когда в «Искре» появилась партийная программа, принятая с такими боями шестеркой соредакторов «Искры».
В день, когда этот номер «Искры» ушел в Россию, Владимир Ильич был весел и говорил:
— Такую бомбу русский царизм еще никогда не получал. Народовольцы бросали бомбы в царей, а тут брошена бомба во весь старый мир.
Была еще причина для радости. Пришел Алексеев из «коммуны» и принес письмо, пришедшее для «Искры» от Радченко. Тот сообщал, что завоевание «Вани» (Петербургского комитета) подвинулось еще вперед. Под нажимом искровцев комитет провел за городом сходку социал-демократов Петербурга. Рабочие горой встали за «Искру».
А вечером Владимира Ильича и Надежду Константиновну привела в отличное состояние духа хозяйка их квартиры миссис Йо.
Она вежливо постучалась, вошла и начала с извинений:
— Я на минутку. Видите ли, господа. Я, конечно, не вправе делать вам замечания. О, разумеется, каждый живет по средствам. Но почему бы вам не повесить на окнах занавески? У вас их нет? По условиям найма вы должны повесить свои занавески.
— Хорошо, — сказала Надежда Константиновна, — мы купим и повесим. Все некогда.
— Вы очень любезны, сударыня, — продолжала англичанка. — Позвольте спросить еще об одном. Ни вы, ни господин Рихтер не носите обручальные кольца.
— Ну и что?
— Простите, сударыня, но у нас в Англии законные супруги обязательно носят кольца.
— Мы законные, не беспокойтесь, — заверил хозяйку Владимир Ильич и, когда та ушла, долго смеялся.
Хохотала от души и Надежда Константиновна. А поздно вечером они встречали на вокзале наконец приехавшую в Лондон Елизавету Васильевну.
— Так и будем кочевать по свету? — шутливо спрашивала она у дочери и Владимира Ильича, когда ехали с вокзала домой. — Не забуду, как вы в Шуше садились у географических карт и водили по ним пальцами.
— Боюсь, это не последняя наша остановка, — сказал Владимир Ильич.
— Ну и ладно, — отозвалась добродушно Елизавета Васильевна, — с вами я хоть на край света.
На другой день после ее приезда на окнах комнат, где теперь стали жить трое, появились беленькие аккуратные занавески, к великому удовлетворению миссис Йо.
В душный августовский вечер киевский губернатор Трепов послал в Петроград тревожную телеграмму:
«Сегодня, четверть девятого, вечером, из киевской тюрьмы во время прогулки бежало одиннадцать политических арестантов, посредством веревочной лестницы, перекинутой через стену. Часовой был накрыт одеялом и прижат к земле другими политическими арестантами. Розыск производится. Подробности почтой. Бежали: Басовский, Блюменфельд, Крохмаль, Таршис, Бауман, Бобровский, Гурский, Валлах, Плесский, Мальцман и Гальперин».
Переполох в департаменте полиции произошел немалый. Имена беглецов были хорошо известны высшим чиновникам охранки. В Киев полетели телеграммы — «все расследовать», «доложить», «принять меры»…
Порядки в киевской тюрьме давно не нравились «вышестоящим» особам политической полиции. Нравы тут царили действительно довольно либеральные. Политическим заключенным разрешалось получать с воли любые книги и газеты, цветы и вино; в часы тюремных прогулок они свободно общались между собой, даже устраивали собрания и дискуссии на теоретические и злободневные темы. В камерах у них было постельное белье, иные пользовались не табуретками, а венскими стульями. И стулья и простыни пригодились заключенным для побега.
Вот что показало расследование.
…В девятом часу вечера на квартире генерал-майора Новицкого — начальника киевского жандармского управления — раздался телефонный звонок. Испуганный голос помощника начальника киевской тюрьмы сообщил:
— Побег, ваше превосходительство. Трагедия-с!..
— Все под суд пойдете, мерзавцы! Я вам покажу трагедию!
Первым долгом Новицкий поспешил известить губернатора Трепова. Тот тоже всполошился: такой неслыханный побег — скандал на всю Россию. Затрещали телефонные и телеграфные аппараты. В район тюрьмы, на Лукьяновку, помчались конные и пешие городовые, на вокзале было тотчас установлено наблюдение за подозрительными лицами, отъезжающими из Киева, по линии железных дорог полетели депеши: «Задержать! Задержать! Задержать!..»
Лукьяновка — окраинный район Киева. Улицы крутые, глухие, бегут вниз и вверх по горе Щекавице. На южных откосах лепятся нищенские хибарки рабочего люда и всякой голытьбы. На старом кладбище пошаливают разбойные ватаги, ночью один не пройдешь. Много пустырей, оврагов.
Новицкий прибыл к месту происшествия в самый раз-rap поисков. У ворот растерянный надзиратель доложил жандармскому начальнику, что губернатор еще сюда не прибыл. Оказалось, чепуха это: губернатор уже сидел в тюремной конторе и бородатое лицо его было чернее тучи.
— Искать! — требовал он и стучал кулачищем по столу. — Расследовать! Доложить!..
При свете фонарей Новицкий и два его помощника из жандармских офицеров осмотрели место побега. Не верилось, что можно перемахнуть через высокую тюремную стену. Но именно отсюда, со двора через эту стену бежали заключенные. Еще болталась на ограде самодельная лестница, свитая из разорванных на полоски тюремных простынь. Лестница имела ступеньки, сделанные из обломков венского стула, и была закреплена наверху, на гребне ограды, при помощи крепких железных лап «кошки». Кто и как передал ее арестантам?
У тусклого керосинового фонаря топтался младший надзиратель Аверченко, тот самый, которого арестанты в момент побега накрыли одеялом и прижали к земле, пока другие перелезали через стену. Лицо Аверченко было в крови.
— Накинулись, ваше превосходительство. Так точно… Как раз была прогулка… Я с ружьем стоял где положено.
Было нелегко вырвать у него толковые объяснения: от пережитого потрясения Аверченко заикался.
По его словам выходило, что накинулось на него сразу более двадцати человек. Накрыли одеялом, вырвали из рук ружье. Он и крикнуть не успел, как очутился на земле. Впрочем, крикнуть Аверченко успел. Один или два раза ему удалось прохрипеть: «Рятуйте!» Потом ему заткнули рот тряпкой. Все это сделалось в один момент. А когда его отпустили и он смог подняться с земли, то увидел висящую на стене лестницу и тут уж так вскрикнул, что самому страшно стало. Он даже выстрелил.
— Куда? — спросил Новицкий, презрительно морщась. — В пустую стену? В небо? Дурак! И зачем кричал по-малороссийски «рятуйте»? Кричать надо как положено по уставу службы.
— Я и караул кричал, — клялся несчастный Аверченко, — а пидмоги не було!
— «Не було, не було»! — передразнил Новицкий.
Еще раз осмотрели стену. Ротмистр Дашинцев взобрался по лестнице наверх. Отсюда по наружной стороне стены уходили вниз две веревки, по которым спускались бежавшие. За стеной был пустырь.
Тем временем в камерах тюрьмы шла проверка. Узнали точно, кто бежал. Десять искровцев, одиннадцатый — Плесский — эсер. Процесс, который готовил Новицкий, был сорван. Все хитросплетения зубатовской агентуры, труды многих охранок пошли насмарку.