Это произошло ночью. Тюрьма была небольшой, одноэтажной. Из окна Иван Васильевич выпрыгнул легко и пополз в темноте по двору к тому месту, где у стены стоял мусорный ящик. Став на ящик, Бабушкин перебрался через ограду. За ней начинался пустырь. Там ждал человек.
— Живее! Переодевайся!
Бабушкин путался в своей арестантской одежде, руки дрожали, и, кроме того, он ничего не видел, хотя темнота была не густой и предметы ясно различались.
Главное началось потом, когда он очутился на свободе.
За границей Иван Васильевич никогда не бывал, языков не знал. А Екатеринославский комитет, оказавший ему помощь в побеге, решил переправить его за границу.
На квартиру, где прятался Бабушкин, явился подпольщик, слывший специалистом по перекраске волос.
— Жаль мне вас портить, — сказал со вздохом доморощенный парикмахер беглецу. — У вас чудесные русые волосы. Но придется. Велено сделать вас жгучим брюнетом.
— Ты меня хоть чертом сделай, — улыбался Иван Васильевич, — только чтоб не узнали!
И стал Бабушкин брюнетом. Подпольщик уверял, что добытая им краска не простая, а патентованная, и родная мать не узнала бы сына, выкрашенного такой краской.
Снова была ночь. Бабушкин, переодетый в одежду студента, шел по степи в сторону Павлограда, чтобы сесть там на поезд. Подводили глаза. Он плохо различал дорогу. Наконец заблистали огни вокзала. Иван Васильевич подходил к станции, не чувствуя под собой ног.
Денег у него было мало, их едва хватило на то, чтобы добраться до Германии. Здесь вид у Ивана Васильевича был уже не такой, каким его выпустил из своих рук екатеринославский «парикмахер». Патентованная краска подвела. Волосы, действительно вначале густо-черные, стали одновременно окрашиваться в три слоя: внизу русый, дальше ярко-малиновый, а выше черный с синеватым оттенком.
Переживал Иван Васильевич эту метаморфозу тяжело, не мог без ужаса смотреть на себя в зеркало и на все лады клял «парикмахера»:
— Ну, что за вид! Страсти какие! Как я в Лондоне покажусь?
У Ивана Васильевича была явка к русским товарищам эмигрантам в Штутгарте, которые должны были его переправить в Лондон. Но прежде чем найти этих товарищей, он попал в лапы коварного ловца душ — вербовщика, который чуть не увез его в Америку на сахарные плантации. С трудом отделавшись от вербовщика, Иван Васильевич появился в тихий сентябрьский день в Лондоне. Он шел к Владимиру Ильичу и думал: «Господи! И куда только не заносит судьба нашего брата! Недавно я еще сидел в грязной екатеринославской тюрьме, а сейчас иду по лондонской улице. И увижу Ильича, Надежду Константиновну. Прямо не верится!»
Вот она, улица Холфорд-сквер. Показался невысокий серый дом. У двери — бронзовый молоточек. Бабушкин знал, что он должен постучать и спросить: «Здесь живут Рихтеры?»
Некоторое время Иван Васильевич с чисто профессиональным любопытством слесаря изучал молоточек. Потом оглянулся на проходящего мимо полисмена и, тотчас набравшись духу, постучал.
Открыла миссис Ио.
— Йес, йес, — закивала она, услышав, что человек со странным цветом волос спрашивает Рихтера.
Несколько минут спустя русского путешественника, пережившего в пути столько приключений, уже обнимали Владимир Ильич и Надежда Константиновна.
И вот они сидят вместе, пьют чай, беседуют. За окнами — мягкий сентябрьский вечер. Осень начиналась хорошо, ясно, погодливо, как бы возмещая лондонцам ущерб, понесенный ими за скверные месяцы лета.
— Рассказывайте все подробно, — просит Владимир Ильич, обращаясь к Бабушкину. — Пейте чай и рассказывайте, как прожили эти годы…
Разговоров хватило на весь вечер. По случаю приезда очередного «героя побега» сюда явилась почти вся искровская колония.
Пришли, кроме Мартова и Засулич, Красиков, Дейч и Крохмаль, живший уже дня три в Лондоне.
Давно, еще в Мюнхене, Владимир Ильич постарался ввести за правило, чтобы с приезжими «практиками» обязательно беседовали также и Мартов и Засулич, — пусть набираются живого духа, пусть ощутят живое биение пульса, которое они иногда перестают слышать.
И сейчас, участвуя в общей беседе с Бабушкиным, он внимательно следил за тем, как они воспринимают рассказы гостя, и, замечая на их лицах выражение чрезвычайной заинтересованности, был в душе доволен и только переглядывался с Надеждой Константиновной, мол, как хорошо!
Крохмаль мало изменился. Больше всех шумел за столом он. Этот человек ни минуты не мог сидеть молча. Он неплохо поработал до тюрьмы для «Искры», но тщеславие било из всех его пор, а в голове у него по-прежнему царила порядочная идейная путаница.
— Что ваш побег? — говорил он Бабушкину. — Вот наш побег — это побег! На весь мир прогремел гром! Вся империя переполошилась! Вы не обижайтесь!
— Я не в обиде, — смеялся Иван Васильевич, — я не мастер бежать.
— Браво! Браво! — едко усмехнулся Красиков.
Был первый час ночи, когда гости разошлись по домам. Ивана Васильевича Мартов и Засулич повели к себе в «коммуну», где ему был устроен ночлег. А наутро Владимир Ильич зашел туда за Бабушкиным, и они провели весь день вместе.
Владимир Ильич водил гостя по Лондону, возил в омнибусе, показывал достопримечательности города. К их возвращению Елизавета Васильевна приготовила хороший обед.
— Вы должны написать о себе книжку, — говорил Бабушкину за обедом Владимир Ильич. — И не откладывая, садитесь и пишите. Это вам партийное задание, дорогой друг. Всю, всю жизнь свою опишите. Не отпустите отсюда, пока не кончите книгу. Так и знайте!
— Не умею же я писать, Владимир Ильич!
— Как не умеете! Очень хорошо пишете.
— Ну что вы!
— Да, да! Уж мне известно, как вы пишете. Не одну вашу корреспонденцию поместили в «Искре». Книга будет, будет!
Не прошло и трех дней, как Бабушкин взялся за книгу. Эти дни Владимир Ильич был очень занят — отправлял в Россию с ответственным заданием Красикова. Готовились шифрованные письма в русские комитеты и искровские группы. В ноябре в Пскове должен был наконец собраться и начать работу новый Организационный комитет по подготовке съезда. Владимир Ильич придавал большое значение работе комитета и позаботился о том, чтобы в него вошло побольше надежных искровцев. Главное поручение Красикову состояло в том, чтобы он всячески содействовал «обискриванию» людей, которые войдут в новый комитет от организаций, еще не являющихся вполне искровскими.
Надежде Константиновне пришлось в эти дни немало покорпеть над письмами.
А когда после отъезда Красикова она и Владимир Ильич снова явились в «коммуну», то поразились чистоте и порядку, царившим в комнате для приезжих. Ни окурков, ни раскиданных как попало газет и книг. Все прибрано умелой, заботливой рукой Ивана Васильевича, все расставлено по местам.
— Вот, поглядите, — показал он несколько исписанных листков, — начал…
— Уже? Молодец! — обрадовался Владимир Ильич.
Страницы воспоминаний Бабушкина понравились. Безыскусственно и просто рисовал он картину своего детства и первых шагов самостоятельной жизни, рассказывал о начале своего революционного пути…
Вдруг снова воспылал желанием «обискриться» сам Георгий Валентинович. Он написал об этом Вере Ивановне, а та поспешила сообщить о предстоящем приезде женевца всей искровской колонии в Лондоне.
Он не замедлил приехать. Встречали его большой компанией. На вокзал пришли: Владимир Ильич, Надежда Константиновна, Дейч, Мартов и Засулич. Дождя не было, наоборот — стоял ясный, золотой сентябрьский денек. Поезд пришел вовремя. Ехать Георгию Валентиновичу было хорошо, удобно. В Лондоне его устроили и приняли как нельзя лучше. Все предзнаменования говорили о том, что в этот раз встреча должна обойтись без стычек.
Собственно, так и произошло. О прошлом не вспоминали. Касались в разговорах только текущих дел и предстоящего съезда. В отличие от прошлых приездов, Георгий Валентинович проявил величайший интерес к переписке с Россией. Ему с радостью показали почту.
Это было вечером на квартире у Владимира Ильича. Кроме Георгия Валентиновича и хозяев, тут были Мартов, Вера Ивановна и Бабушкин, с которым высокий гость сам пожелал познакомиться.
Переписка с Россией необычайно возросла. За месяц через руки Владимира Ильича и Надежды Константиновны проходило до трехсот писем. Со всей России тянулись нити к «Фекле».
— Поразительно! — бормотал Георгий Валентинович. — Уму непостижимое явление!
Он, правда, не удержался от шутки:
— Пошла писать губерния! Нет, серьезно, я никогда не думал, что Россия так распишется. Чудеса в решете!
Опять он листал «зеленые тетради» Надежды Константиновны. Листал и говорил:
— Это подвиг, подвиг…
Интересовало Георгия Валентиновича и то, как теперь обстоит дело с транспортировкой «Искры» в Россию и как там работает русский искровский центр. В Самаре за Глебом Кржижановским уже велась слежка, пришла на днях такая недобрая весть. Георгию Валентиновичу об этом рассказали. Он вздохнул, сказал, что очень огорчен и что следовало бы посоветовать Кржижановским при усилении опасности переехать в другой город.