К письму Лопухина прикладывался этот проект и говорилось, что начальники охранных отделений должны, во-первых, «внимательно ознакомиться с ним»; во-вторых, «немедленно собрать, по возможности, сведения об отношении местных социал-демократических организаций к предстоящему съезду» и, в-третьих (что и было главным), «принять все зависящие меры к выяснению тех лиц, кои поедут на съезд».
Его превосходительство не составлял эту бумагу. Он только подписывал ее. И, подписывая, клял всех и вся. Наказание божие с этой «Искрой»! Хитрый Зубатов и тот оскандалился, и его даже пришлось убрать. Пирамидов просто оказался дубиной. Не выпустил бы из рук главных зачинщиков «Искры», не было бы той смуты, какая сейчас разрослась на Руси. «Тут уж, черт возьми, не искра — пожар настоящий», — ворчал генерал.
Май уже подходил к концу, а точных сведений о месте съезда в департамент полиции не поступало. На всякий случай нажим на швейцарское правительство был сделан. Давно шла с ним переписка по поводу эмигрантских гнезд, образовавшихся в Женеве и Цюрихе, по поводу «Искры» и т. п. Русское правительство снова напомнило швейцарским властям, что оно настаивает на прекращении всякого попустительства революционным эмигрантам из России.
Глава седьмая
ЕДИНОЙ СВЯЗЬЮ
У кафе «Ландольт» майским утром остановились два человека. Оба молоды, но с бородками, и это сразу выдавало их иностранное происхождение. Вместо шляпы на одном, более плотном мужчине — шапка, слишком теплая для здешних мест. Он имел вид рабочего. Второй был худощав и носил очки, придававшие ему интеллигентный вид. Этот был без шапки и красовался, в отличие от своего светловолосого товарища, жгуче черной шевелюрой.
Мужчины оглядели дом. Пять этажей! Навес над первым этажом, где помещается кафе, внушителен, дает густую тень. Строги и массивны зеркальные окна с шелковыми портьерами.
— Войдем! — сказал светловолосый.
— А куда деваться? — улыбнулся его спутник.
Они вошли в кафе, сели за столик, заказали пиво и завтрак. Поели плотно. Потом подозвали кельнера.
— Скажите, где тут Сешерон? — обратился по-русски к нему худощавый.
Кельнер отвечал по-французски. Вмешался сидящий за соседним столиком человек, знавший оба языка. Кое-как россиянам было объяснено, как им добраться до Сешерона — пригородного района Женевы.
Расплатившись за завтрак, россияне скоро уже шагали к Сешерону. В Женеву они прибыли утренним поездом, местности не знали, по-французски не разговаривали и, проплутав по загородным улицам часа два, как-то сбились с пути.
Был жаркий день, оба уморились. Особенно распарило того, что был в шапке. Он присел на придорожный камень. Человек с шевелюрой увидел едущего по шоссе велосипедиста. Тот нажимал на педали так энергично, что не было смысла останавливать его. А жаль, очень похож на русского, мог бы все объяснить.
Вдруг велосипедист на полном ходу притормозил и слез с машины. Прозвучала родная речь:
— Вы что ищете, путники?
Человек с шевелюрой назвал улицу и номер дома. Не без труда выговорил:
— Шмен дю Фойе, десять.
— И кто вам там нужен?
— Человек один. Простите, а вы кто?
Приезжие внимательно оглядывали велосипедиста. Он, в свою очередь, изучал их лица и одежду. Потом спросил:
— Вы из России?
— Да. А вы, случайно, не на той ли улице живете? как ее?.. Шмен дю Фойе.
— Там. Вам именно в номер десять? В таком случае вы, наверное, ко мне, — сказал велосипедист и широко улыбнулся. — Я живу там. Пойдемте, товарищи!..
Так встретились на женевской земле два делегата второго съезда РСДРП с Владимиром Ильичем.
Человек с шевелюрой оказался делегатом от саратовской организации Лядовым. Второй, в шапке, — питерским металлистом Шотманом. Владимир Ильич знал об их предстоящем приезде, ждал их. Каждый день к нему на Сешерон тянулись люди. Лядов и Шотман были не первыми, — несколько человек еще до них прибыли из России с мандатами на съезд.
Выздоровев, Владимир Ильич не дал Надежде Константиновне и Елизавете Васильевне ходить по Женеве в поисках дешевой и удобной квартиры. Сам пошел искать.
Кое-что подсказал Плеханов, давний житель Женевы. Тот переезжал на лето с семьей в Клеран — дивное местечко на берегу Женевского озера. Георгий Валентинович звал туда и Владимира Ильича. Удивительно, до чего порой доходила у Плеханова забывчивость. Черновую редакционную работу надо вести, «Искра» должна выходить! А переписки сколько? И на носу съезд. Не так просто все.
— Ну, коли хотите оставаться, то ищите на Сешеро-не, — посоветовал Георгий Валентинович, — там почти загород. Тихо и спокойно…
Владимир Ильич отправился на Сешерон. Сел на велосипед и поехал. Прислала велосипед Мария Александровна. Один ему, сыну, другой Наде. Сэкономила из пенсии и сделала им подарок.
На улице Шмен дю Фойе Владимир Ильич наконец набрел на то, что искал. За палисадником — типичный швейцарский домик с островерхой крышей. Внизу — большая кухня с примыкающей к ней комнатушкой, на втором этаже — две мансардные светелки. Рядом — густой парк. Все устраивало.
Все… за исключением главного! За дни болезни Владимир Ильич еще больше убедился в своей правоте — не следовало переезжать сюда, в Женеву.
На первый взгляд казалось, стало легче выпускать «Искру», кончилась мучительная переписка между ее разбросанными по разным странам соредакторами. Теперь впервые за все время существования «Искры» они могли каждый день общаться, видеть друг друга, решать вопросы без излишней затраты времени и не совершая далеких поездок для встречи.
В Женеве жили уже и Аксельрод, и Потресов. Вся шестерка была в сборе. Типография для выпуска «Искры» нашлась без труда; тут выходило в разных, больших и маленьких, типографиях немало русских политических газет и журналов всевозможных течений — «экономистские», анархистские, эсеровские (в России недавно образовалась партия эсеров), духоборческие и всякие иные.
Набирать и печатать «Искру» тут было не сложно. А вести ее стало труднее, чем прежде.
Недоразумения в редакции «Искры» участились. При обсуждении статей для очередного номера на первом же совещании редакционной шестерки сразу пошла тяжба по наиболее серьезным статьям. Трижды в этот день шестерка раскалывалась при голосовании.
А единство в «Искре» в эти решающие дни перед съездом требовалось позарез. Доходили вести, что в России далеко не во всех социал-демократических организациях избирают на съезд искровцев. Но даже среди последних окажется немало тех, кого хотелось называть «мягкими», то есть не стойкими; а «твердых» будет не так много.
Вот почему Владимир Ильич так обрадовался приезду Лядова и Шотмана. Оба были искровцами. Все, что Владимир Ильич знал о них, об их работе в подпольных социал-демократических комитетах, позволяло надеяться, что обоих можно отнести к «твердым».
Дома он долго беседовал с ними. А те, рассказывая о жизни в России, о своей работе в подполье, ко всему приглядывались, и чувствовалось, их трогает более чем скромная обстановка квартиры и радушная простота ее обитателей. В комнате Владимира Ильича никакой мебели, кроме письменного стола, железной кровати, застланной пледом, двух-трех стульев да грубо сколоченной полки для книг.
Так же скромно была обставлена комната Надежды Константиновны, с той только разницей, что ее письменный стол был поменьше и не так завален книгами.
Но больше всего приглядывались гости к Владимиру Ильичу.
О нем эти люди не могли не знать: в России среди социал-демократов, особенно искровцев, тем более агентов «Искры» вряд ли кто-либо не читал «Что делать?» и более ранних работ Владимира Ильича. За зиму он успел опубликовать новую книгу — «К деревенской бедноте». Широкое распространение получило в социал-демократическом подполье «Письмо к товарищу», где Владимир Ильич снова коснулся жгучих вопросов строительства партии. Читали все многочисленные статьи Ильича в «Искре».