Ради конспирации съехавшихся делегатов разместили по разным уголкам Женевы и пригородным деревушкам. Но что сделаешь с народом — сколько ни толкуй об осторожности, тянутся друг к другу, собираются, образуют свои маленькие центры. Один такой своеобразный центр образовался в Милье, близ Женевы. А на улице Плен-Пале в известном среди русских политических эмигрантов пансионе мадам Моргар был другой маленький центр. Здесь жили Бауман с приехавшей к нему из России женой, Литвинов — заведующий экспедицией «Искры», Дейч, Воровский, Бонч-Бруевич и другие социал-демократы.
И продолжались без конца беседы и споры на квартирах у Плеханова, Аксельрода, Засулич, Мартова, Дейча, Потресова. И по-прежнему не затихали оживленные голоса в большой кухне дома № 10 на Сешероне и на скамейках тамошнего парка.
Мартов мог быть доволен. То, что происходило сейчас в Женеве, действительно напоминало Запорожскую Сечь. Группы, группы, группы. Юлий Осипович и был доволен. Но когда Владимир Ильич при встречах говорил ему:
— Ну что, «пируем»? Справляем «бал»?
Юлий Осипович отрицал, смеялся:
— Я ведь тоже за партию, Владимир Ильич!
— За какую партию? Пора задуматься!
На съезде предстояло все охватить «единой связью», Владимир Ильич так и говорил. Звеньями единой связи он называл программу, устав и сам съезд.
— Ну, начинаю переправлять делегатов в Брюссель, — сказал Дейч Владимиру Ильичу в один из жарких дней середины июля. — Даю команду. Благословите!
— Благословляю, — улыбнулся Владимир Ильич. — В добрый час, начинайте!
Вечером зашел Бауман. Ему поручено сопровождать в Брюссель группу делегатов, не владеющих иностранными языками.
Он сидел на кухне, пил чай с Владимиром Ильичем и рассуждал о составе делегатов. Бог ты мой, кого только среди них нет! Владимир Ильич молча прихлебывал из своей чашки.
— Удивительное дело! — говорил Бауман. — В России и у нас тут за границей масса отличнейших партийцев, а на съезде мы будем иметь дело с некоторыми лицами совсем не нашего круга. Случай — великая вещь в истории. Его величество случай!
Николай Эрнестович в веселом недоумении разводил руками: ну, в самом деле, зачем будут на съезде целых пять бундовцев? Или взять такой факт: в Питере могучий пролетариат, много видных социал-демократов, а вторым делегатом от Питера оказалась сестра «экономиста» Махновца! Ведь и он, ее брат, избран. А рабочих среди делегатов мало! Парадоксы истории!
— Да, маловато, — соглашался Владимир Ильич. — Кроме Шотмана, еще трое. И все.
После чая Надежда Константиновна позвала Владимира Ильича на прогулку. Вечер воскресный, надо и отдохнуть, сил набраться перед съездом. Завтра-послезавтра уезжать.
Пошел с ними и Бауман.
Шагая в город берегом озера, встретили Аксельрода и Потресова. Оба о чем-то спорили. На озере каталось много публики. Проехали на лодке Махновец, его сестра — Лидия Петровна, Зурабов и Стопани. Их спорящие голоса далеко разносились по озеру. Недалеко от улицы Каруж на углу видели Засулич, Мартова, Шотмана и Дейча. Последний с жаром убеждал в чем-то Веру Ивановну и неистово жестикулировал. На повороте к «Ландольту» наткнулись на группу делегатов во главе с Гусевым и Лядовым. Они обрадовались встрече с Владимиром Ильичем, и все вместе зашли в «Ландольт».
В кафе за столиком шли оживленные толки. Сегодня тут царило мирное настроение. Гусева потащили к себе какие-то делегаты. Владимир Ильич пожалел: хотелось поговорить с ним. Человек жизнерадостный, энергичный, интересный.
Бородатый, в очках, за которыми светились умные глаза, очень молодой, хорошо образованный, Гусев начинал революционную деятельность еще в петербургском «Союзе борьбы». Теперь это был зрелый профессионал. Все, что Владимир Ильич знал о нем, подтверждало, что Гусев из наиболее надежных искровцев. В ростовской стачке, прогремевшей на всю Россию, Сергей Иванович — так звали Гусева, — показал себя умелым партийным организатором. Тысячи рабочих участвовали в этой стачке.
Те, которые утащили к себе Гусева, настойчиво упрашивали его спеть что-нибудь. В конце концов уговорили, и тот запел. У Гусева оказался сильный, приятный баритон. Он спел две арии из опер, и все горячо принимали певца. На бис он спел «Нас венчали не в церкви». Владимиру Ильичу очень понравилось пение Гусева, и особенно его растрогала последняя песня. Надежда Константиновна радовалась, что он хоть в этот последний вечерок перед главной схваткой отдыхает всей душой.
Поздно вечером он шел домой к себе на Сешерон с Надеждой Константиновной и братом. Дмитрий Ильич рассказывал о сестрах, о матери, о жизни в Москве.
На озере пели. Вдали мягко рисовались зубчатые силуэты затонувших в ночной синеве гор, смутно выступали белыми пятнами дачи на берегу. Шагать бы, шагать по этой ночи и думать о людях одно только хорошее, доброе. Ведь все они неизбежно разные, и каждый спешит к своей цели, видит какую-то свою мечту в жизни. Люди разные, а связь между ними должна быть единой.
— Единая связь, — произнес громко Владимир Ильич, забыв, что он не с кем-то разговаривает, а отвечает своим мыслям. — Одна! Единая и сильная связь, — повторил он, удивив спутников, которые вели разговор в эту минуту о чем-то другом.
«Священный огонь», — подумала Надежда Константиновна и крепко прижала к себе руку Владимира Ильича, с которым шла рядом.
Выезжали в Бельгию тайно, небольшими группами. Во главе каждой группы ставили делегата, знающего языки.
Опустела редакционная комната при типографии, где печаталась «Искра».
— Уехали на дачу, — отвечали посетителям, которые приходили сюда искать кого-нибудь из редакторов. — Время летнее.
Делалось все, чтобы замести следы, не потащить за собой в Брюссель ищеек заграничного отдела русского департамента полиции.
Конечно, не все верили слуху об отъезде редакторов «Искры» на отдых. В русском подполье слова «на отдых» и «на дачу» означали просто «тюрьму». А здесь, за пределами России, что могли означать эти слова? Догадывались, конечно, в чем дело, но где соберется съезд, не знали.
Большое скопление россиян в одном поезде было бы замечено. Разъезжались поэтому в разных поездах и по различным, заранее разработанным маршрутам.
Путь лежал через Францию, Германию и Люксембург. Когда ехали долиной Рейна, дивные картины вставали за окнами вагона. На холмах в отдалении возникали причудливые видения средневековых замков с башнями, подъемными мостами и рвами, старинные монастыри.
Поражали крошечные расстояния, к которым россияне не привыкли. Не успели оглянуться, как очутились в столице Бельгии — Брюсселе.
После Женевы Брюссель показался большим современным городом.
Делегаты, не бывавшие тут прежде и мало знавшие бельгийские порядки, восхищались: вот где социалистам свобода! Никто их тут не гонит, не преследует, а лидер бельгийских социалистов Эмиль Вандервельде даже заседает в парламенте. В России это немыслимо, там нет парламента.
Когда сходила с поезда группа, которую возглавлял Владимир Ильич, кто-то из делегатов с облегчением вздохнул: слава богу, тут не придется придерживаться осточертевшей в русском подполье конспирации. Владимир Ильич взял этого товарища под руку и мягко сказал:
— В Брюсселе, который перед вами, написан «Коммунистический манифест», здесь развито социалистическое движение. Это верно. Но хозяин здесь — королевская полиция, а не социалисты. Так что не очень-то завидуйте, — закончил Владимир Ильич и рассмеялся. — И, пожалуйста, об осторожности не забывайте.
Действительно, неприятности начались с первых минут. Сперва забрюзжал бельгийский обыватель.
Идет делегат на явку к Кольцову (так было условлено еще в Женеве) и видит: на углу, недалеко от нужного дома, стоят Кольцов и его жена. Из толпы прохожих они вылавливали приехавших делегатов съезда, руководствуясь тем особым инстинктом, который позволяет россиянину безошибочно узнавать земляка.
— Постойте, товарищ, одну минуточку! — говорил Кольцов делегату и, волнуясь, начинал объяснять, что домой к нему заходить не следует, хозяйка его квартиры ворчит, не хочет, чтобы в дом ходили посторонние, и ну ее к черту — она еще может донести полиции, а это нежелательно.