Красиков, услышав о Кричевском, взвился на дыбы. Едко высмеял Александрову, обозвал Кричевского «пижоном» и сумел добиться отказа от приглашения этого человека на съезд.
Из «Красного петуха» Красиков после заседания бросился бегом к Владимиру Ильичу, остановившемуся с Надеждой Константиновной в небольшой гостинице.
— Грустная история, — сказал Владимир Ильич, выслушав Красикова. — Обидно, что среди нас оказались и такие искровцы, которые готовы ставить нам палки в колеса. Это победа сил ада. Их наступление усиливается, как я и ожидал.
— Мы дадим им бой! — воскликнул Петр Ананьевич. — Такой бой, что небу станет жарко!
Он шумно отдувался. Надежда Константиновна налила ему кофе.
— Пейте и успокойтесь, милый Петр Ананьевич, — сказала она. — Мы с Владимиром Ильичем всякое повидали на своем веку.
В дверь постучали. Вошла Засулич. У нее было дело к Владимиру Ильичу и, кстати, к Красикову как к члену Организационного комитета. Усевшись за стол и тоже глотая кофе, поданный ей Надеждой Константиновной, Вера Ивановна поинтересовалась: кто же откроет съезд? Есть ли уже договоренность?
— Есть, — ответил Владимир Ильич, ласково и как бы успокаивающе трогая руку Засулич. — Съезд откроет Георгий Валентинович.
Вера Ивановна хотела скрыть свои чувства, но выдала задрожавшая от радости рука. Смутившись, она тут же встала и взялась за шляпу.
— Я пойду в «Красный петух», — сказала она. — Там так хорошо! Русью пахнет! Я сижу там с утра до вечера и все слушаю, слушаю разговоры. Как славно среди своих!
После ухода Засулич Владимир Ильич обсуждал с Красиковым предстоящие дела. Он стоял за то, чтобы на съезде, после утверждения программы и устава, были выбраны для руководства партией две тройки: одна в Центральный Комитет, другая в редакцию «Искры», которая станет центральным органом партии.
— Я знаю, как много значит для Веры Ивановны и Павла Борисовича возможность приобщаться к русской работе через «Искру», — говорил Владимир Ильич, — но с группами мы кончаем, мы уже почти партия, а это совсем другое. Тут должны возникнуть совсем другие связи.
Он объяснял, почему именно считает разумным и необходимым при данных условиях ставить во главе партии для руководства ею две тройки. Одна будет теоретическим центром партии (новая редакция «Искры»), другая будет возглавлять всю организационную работу партии (Центральный Комитет). Создание двух руководящих органов на первый взгляд можно посчитать отступлением от принципа централизма, лежащего в основе того построения партии, которое должно быть утверждено на съезде. Но это только кажущееся отступление от правила. Оно учитывает временные и особые нужды именно российского социал-демократического движения. В стране самодержавия и политического рабства, при еще далеко не преодоленном идейном разброде внутри партии, пока нужны два таких центра.
— А что касается состава троек, — закончил Владимир Ильич, — то тут воля съезда. Все группы будут на съезде распущены. И наша искровская «литературная группа», и русская организация «Искры», и плехановская группа и так далее. И тогда уже не групповые, а общепартийные интересы должны нами руководить при выборе троек.
— Правильно, — соглашался Красиков. — В редакцию надо вас, Владимир Ильич, Плеханова и Мартова. Только ему следовало бы образумиться и не поддаваться опасным настроениям «болотной» части съезда, — добавил Красиков, имея в виду Мартова, — иначе и его сбросим. А в Центральный Комитет следует избрать прежде всего Глеба Кржижановского. Он в России очень авторитетен.
— Да, это очень хороший работник, — отозвался Владимир Ильич. — Но до выборов руководящих органов еще далеко. Сейчас главное — обеспечить принятие нашей программы и устава. Тут будет борьба.
Петру Ананьевичу понравилось употребленное Владимиром Ильичем в разговоре выражение «силы ада». Несколько раз повторив это выражение, он сказал, смеясь:
— Мы такое прошли, такое испытали, что никакие чертовы силы нам не страшны! Если уж самодержавие с его тюрьмами, нагайками и ссылками нас не сломило, то что еще может нас сломить? Ничто и никто!
Красиков ушел поздно. Когда за ним закрылась дверь, Владимир Ильич вдруг сказал, что пойдет к Мартову.
— Я ненадолго, Надя. Два квартала отсюда. Хочу поговорить с Юлием. Завтра, после открытия съезда, будет некогда, а может быть, и поздно.
Надежда Константиновна не стала его удерживать.
Она понимала, зачем он идет к Мартову. Он не смог поговорить с ним в эти дни из-за хлопот с переездом и бесед с делегатами. А поговорить с Юлием Осиповичем было о чем.
Они расходились во мнениях за годы совместной работы в «Искре» десятки раз, но непроходимой стены между ними не возникало. Они неизменно относились с уважением друг к другу и неизбежно общались между собой чаще, чем с другими членами редакции: черновую работу в газете, в основном, вели они двое, а не Потресов, не Засулич, не Аксельрод и тем более не Плеханов, не снисходивший до обыкновенной правки чужих статей. Несмотря на все уверения Плеханова и Аксельрода, что с переездом «Искры» в Женеву дело изменится, — в сущности, и тут ничего не изменилось. Редакционная работа и в Женеве всецело лежала на Владимире Ильиче и Мартове.
Теперь дело шло к тому, что Юлий Осипович мог стать рупором и орудием всей антиискровской части съезда. Удержать человека от губительного шага, не дать ему дойти до страшного порога — вот чего хотелось Владимиру Ильичу. Казалось, непроходимой стены еще и сейчас между ними нет.
Юлий Осипович сидел на кровати, он уже собирался лечь, когда пришел гость. Его лицо было необычно красным, он волновался, уверял, что все понимает.
Владимир Ильич сидел напротив на стуле с высокой спинкой и держал на коленях плащ и шляпу. Он тоже был возбужден.
Откровенно рассказав о вчерашнем разговоре с Александровой за столиком в «Красном петухе», Владимир Ильич спросил у Мартова, говорил ли он кому-нибудь, что хочет выступить со своими замечаниями при обсуждении устава.
Нервное движение бровей Мартова показало, что он это говорил. Не отвечая прямо на вопрос, Юлий Осипович стал доказывать, что он вообще не придает особого значения уставам. Есть ядро людей, пользующихся доверием остальных. Вот это и важно, а не устав. Под «ядром» он подразумевал шестерку соредакторов «Искры».
— Нет, это ошибка! — возражал Владимир Ильич. — Это та самая групповщина, с которой мы должны покончить!
Юлию Осиповичу вдруг стало холодно, он накинул на рубаху пиджак, и разговор продолжался.
Снова и снова напоминал ему Владимир Ильич великолепные слова Стопани, произнесенные еще так недавно в мансардной комнате на Шмен дю Фойе, 10: «Нам революцию делать!..» Это вырвалось из души и точно определило главный смысл и назначение устава, который должен охватить крепкой единой связью все комитеты. Разве не ясно, что свалить самодержавие и выполнить свою историческую роль авангарда рабочего класса сможет только сплоченная партия с обязательной для всех ее членов твердой дисциплиной?
Владимир Ильич спрашивал:
— Я хотел бы знать, что тут кроется? Боязнь дисциплины, единой связи?
— Чего мне бояться? — уклончиво отвечал? Лартов. — Страшного для меня после туруханской ссылки вообще нет ничего. Голода, холода, лишений не боюсь. Самодержавия тоже не боюсь. Оно будет сломлено. А что придет потом, то увидим. Во всяком случае в излишне строгих уставах я не вижу смысла, даже во имя революции.
Владимир Ильич встал. Вот где зарыта собака! Единой связи не хочет Мартов, боится ее.
— Юлий Осипович! Я не хотел бы, чтобы идейные разногласия развели нас по разные стороны баррикады. Но борьба имеет свою логику. Человек может иногда и помимо своей воли стать рупором чуждых сил…
Когда Владимир Ильич вернулся домой, было два часа ночи.
— Ну? — спросила Надежда Константиновна, открыв ему дверь.
— Впереди бой, Надя. И тяжелый! Очень!
Сидели на длинных, грубых скамьях. В зале (здесь прежде помещался мучной склад) было сумрачно, свет с улицы скупо освещал взволнованные лица делегатов съезда. Казалось, зал слишком просторен для собравшейся тут полусотни людей. Неудачное, явно неудачное помещение подыскали технические организаторы съезда для его работы. Но даже это помещение сняли не без труда, пришлось прибегнуть к протекции и помощи местных бельгийских социалистов. Зато аренда стоила недорого, и это устраивало.