— Должен сообщить вам пренеприятное известие!
И продолжал уже без шутливых интонаций:
— Под наш съезд подкапывается правительство всероссийского самодержца. Есть сведения, что бельгийская полиция уже ведет слежку за некоторыми из делегатов, и, видимо, не без нажима из петербургского департамента полиции.
Известие было действительно пренеприятным. Заговорили о возможных осложнениях в дальнейшей работе съезда и на всякий случай наметили место, куда съезд мог бы переехать.
Владимир Ильич высказался за Лондон. Плеханов морщился, он не любил Лондона, но в конце концов махнул рукой: пусть Лондон.
— Авось бог милует и не придется ехать, — сказал Георгий Валентинович. — Ну как вам вчерашний день показался, Владимир Ильич? Пока все хорошо как будто, а? — спросил он и сам же утвердительно кивнул.
Удивительно, но показалось, что удовлетворено какое-то его тщеславие, словно вчера был его день, день его торжества.
Да, пожалуй, так это и было. Его внушительная фигура, его яркая речь, острые председательские шутки — все, несомненно, произвело большое впечатление на делегатов. Все так, но видит же он, что за этим праздничным началом съезда прячутся клокочущие страсти и неотвратимо надвигается жестокий бой.
— Да, пока все хорошо, — повторил Георгий Валентинович и поспешил навстречу Аксельроду, показавшемуся на уличном перекрестке.
— Как поживаете, дорогой Павел Борисович? Какое самочувствие у вас сегодня?
Павел Борисович обмахивался шляпой, ему было жарко, хотя солнце еще не жгло и день только начинался.
В группе по-прежнему сохранялись стародавние отношения предельной взаимной предупредительности и трогательной заботливости друг о друге. Но что-то треснуло в самом главном, что скрепляло плехановскую группу, и Владимир Ильич это чувствовал. Предстоящее избрание «двух троек» в руководство партией неизбежно должно было сломать группу: ни Аксельрод, ни Дейч, ни Засулич ни в одну из этих троек не намечались. И хоть все это еще было только наметкой, уже давала себя знать их пока сдерживаемая обида. На Владимира Ильича Аксельрод косился, но боже упаси заговорить о своей обиде! Подойдя с Плехановым к Владимиру Ильичу, он сказал приветливо:
— Хорошее утро, правда?
И тут же отвел глаза. Это означало: никаких других разговоров, кроме как о погоде, он сейчас в присутствии Владимира Ильича вести не будет.
Владимир Ильич понял это и оставил Плеханова и Аксельрода наедине. К ним присоединилась сошедшая с извозчика Засулич.
А ведь, собственно, такая же трещина прошла и через организацию «Искры». И через многие другие группы и комитеты.
У дверей, ведших в зал, Владимира Ильича остановил Мартов и сообщил еще одну неприятную новость, во всяком случае Владимира Ильича она встревожила не меньше, чем сообщение Плеханова.
— Вчера вечерним поездом прибыл еще один делегат съезда, это Левин, у него, как ты знаешь, мандат от группы «Южный рабочий», — говорил Юлий Осипович. — И вчера же в ресторане «Красный петух» я слышал разговор о том, что он и Александрова будут настаивать сегодня на приглашении «Борьбы». Ведь Левин член Организационного комитета, как и Александрова.
На Александрову Мартов метал громы и молнии. Прежде он был в лучших отношениях с ней, но ее поведение и его возмущало.
Владимир Ильич был озадачен. Вчера поздно вечером на заседании мандатной комиссии проверялись полномочия делегатов съезда. В мандатной комиссии состояли Владимир Ильич, Дейч, Кольцов, Надежда Константиновна и делегат от Бунда Юдин. Присутствовала и Александрова. Опять зашел разговор о группе «Борьба». Но общее решение было не приглашать никого из этой группы. Присоединилась к решению и Александрова. Нехотя, но присоединилась.
Теперь, услышав о новом ее «повороте», Владимир Ильич вознегодовал:
— У нее семь пятниц на неделе! Никакой логики в поведении! Искровец не может себя так вести!
Он добавил:
— Впрочем, характерно! Влияние болота!
— Какого болота? — нахмурился Мартов. Он понял.
Заседание началось в одиннадцатом часу. Задержка произошла из-за того, что некоторые делегаты пожаловались, что вчера им испортили все настроение блохи, напавшие на них, пока шло заседание. Не было ли тут рядом склада шерсти? Пришлось Дейчу порасходоваться, нанять двух уборщиц, которые с утра продезинфицировали зал и тщательно вымыли пол бывшего склада.
Все утро обсуждали порядок дня съезда.
Среди делегатов антиискровской стороны сразу показал себя наиболее воинственным Махновец — тот самый беглый ссыльный, которого когда-то у себя приютил в Ермаковском Ванеев и из-за которого потом так жестоко пострадал. Махновец выступал на съезде под фамилией Акимов.
С виду это был очень интеллигентный и добропорядочный мужчина с мягкими чертами лица и несколько наивным выражением глаз. Чувствовалось, этот человек мухи не обидит. А на съезде именно он шумел больше всех. Он то и дело вставал с места и требовал у председателя слова. И заявлял протесты. Все решительно ему не нравилось, и все вызывало возражения, которые он считал принципиальными, хотя это были частности.
Но шумел он не в буквальном смысле этого слова. Наоборот, встав с места, Махновец начинал речь очень спокойным тоном и говорил длинно, скучно, поучающе. Это был крайне вежливый и хорошо воспитанный человек. Шум возникал как-то сам по себе из публики; оратора прерывали возмущенными возгласами, громким смехом, едкими репликами, что, впрочем, ничуть его не смущало. Сияя всем лицом и наивно глядя в бушующий зал, он продолжал говорить свое.
Он и еще делегат Мартынов представляли на съезде Заграничный союз русских социал-демократов, издававший журнал «Рабочее дело» — насквозь проникнутый «экономистским» духом. По названию журнала Махновца и Мартынова называли «рабочедельцами»; «Искра» вела с ними борьбу с первого года своего существования. Сейчас, попав на съезд, они старались дать бой «Искре».
Было ясно, что их поддержит и сестра Махновца — Лидия Петровна, тоже, как и ее брат, очень добродушная с виду женщина. Делегаты так часто потешались над выступлениями ее брата, что, когда он брал слово, чтобы предложить какую-нибудь поправку, она начинала ерзать на месте, краснела.
— Сядь, пожалуйста, — тихо просила она брата.
После короткого перерыва перед делегатами выступил Кольцов. От имени мандатной комиссии он доложил об итогах проверки мандатов на вчерашнем заседании комиссии. Когда он сообщил, что группа «Борьба» приглашена не будет, поднялся Левин — тот самый делегат, который запоздал.
Ефрем Яковлевич — так звали этого человека — был по специальности доктором. На юге России подпольщики знали его как одного из редакторов «Южного рабочего». Сидел он все утро рядом с Александровой, и та что-то нашептывала ему на ухо, пока Кольцов говорил.
— Вопрос о «Борьбе» для меня новый, — заявил Левин. — Как член Организационного комитета прошу перерыва на пять минут, чтобы переговорить с товарищами.
Владимир Ильич шумно вздохнул, с комическим выражением лица развел руками — мол, эта история с «Борьбой» в зубах навязла, ни в какие ворота не лезет, но будем терпеливы.
Собственно, раз идет съезд, функции Организационного комитета исчерпаны. Все же перерыв по просьбе Левина объявили.
— Пожалуйте к окошку! — закричала Александрова членам Организационного комитета. — Прошу сюда! Скорее, товарищи, времени мало!
Во всех углах зала образовались группки. Оживленно переговаривались, дымили папиросками, выходили в коридор.
Тем временем у окошка сгрудились шестеро членов Организационного комитета. Нельзя было отрицать, что эти люди немало сделали для подготовки съезда. Ездили по России, собирали комитеты, объясняли задачи съезда, вели нужную работу — и все в трудных условиях подполья. И сейчас они чувствовали себя как бы хозяевами съезда, не сознавая, что это хозяйское чувство еще живет в них лишь в силу инерции, что высшая инстанция партии теперь сам съезд, лишь он правомочен решать кого приглашать, кого не приглашать.