— Сережа, гляди-ка. За нами идет знакомец.
— Какой знакомец, что ты? — удивился Степанов.
— Шпик для тебя новость, что ли?
Это был странный шпик — во всяком случае, так казалось: он не прятался и даже попыток таких не делал. Его наглое бритое лицо Шотман и Степанов видели в нескольких шагах от себя. Когда они останавливались у магазинной витрины, тот подходил и тоже становился рядом.
— Надоела мне эта морда! — вышел из себя Шотман. — Всыпать бы ему, подлецу, да ведь вмешаются в потасовку полицейские.
На углу была стоянка экипажей. Заметив, что у фонаря торчит одинокий извозчик и на улице поблизости других не видать, Шотман втолкнул своего приятеля в коляску, сам прыгнул вслед за ним на сиденье и велел извозчику гнать к вокзалу:
— Опаздываем, милый, гони!
Русских слов извозчик, конечно, не понял, но название вокзала уловил и погнал лошадь.
Должно быть, шпика в тот вечер чуть не хватил удар. Он хотел погнаться за своими жертвами, но улица была пуста, ни одного экипажа. С отчаяния шпик несся минут пять вдогонку за Шотманом и Степановым. Бежал, бежал, потом, должно быть, задохнулся и отстал.
В следующие дни стало ясно, что охота бельгийской полиции за некоторыми делегатами — дело не случайное. Не оставалось сомнений: это результат усиливающегося нажима русского департамента полиции. Как сообщили Плеханову бельгийские социалисты, русская дипломатическая миссия в Бельгии распускает версию, будто все участники съезда как на подбор оголтелые анархисты-заговорщики.
Плеханов рассказал об этом Владимиру Ильичу:
— Наши друзья бельгийцы принимают меры, чтобы успокоить местную власть, но советуют быть ко всему готовыми. Как бы нам не пришлось переезжать в другую страну. Партийный съезд, кочующий по Европе, такого еще, кажется, в истории не бывало.
Владимир Ильич усмехнулся. Да, такого не бывало.
Разговаривая с Георгием Валентиновичем — это было во время перерыва, — он смотрел на делегатов, стоящих кучками в разных углах зала. Бросилось в глаза улыбчивое, русобородое лицо Баумана. Смеется, что-то рассказывает. Сколько тут таких, как он, — перенесших все, что только может вынести профессионал-революционер в самодержавной России! Не только в Бельгии, во всей Западной Европе социалисты не просидели столько лет в тюрьмах и ссылках, сколько эта полсотня делегатов.
Когда Владимир Ильич предложил на всякий случай подготовить переезд всех делегатов в Лондон, Плеханов не возражал.
— Вы организатор и душа съезда, — сказал он, видимо, вполне искренне. — Право, никто не отдавал и не отдает столько сил съезду, сколько вы.
Пожалуй, Владимир Ильич был единственным из делегатов, который просиживал на съезде целые дни, никуда не отлучаясь. Иные потихоньку ускользали с заседаний, чтобы побродить по Брюсселю, поглядеть достопримечательности. Владимир Ильич весь жил съездом, внимательно слушал каждого делегата, вел записи. Иногда, уходя с заседания, делегат шутя говорил другому:
— Ничего. Ленин за нас послушает.
С того утра, когда Владимир Ильич и Плеханов уселись рядом за стол бюро, казалось, от одного длительного и близкого соседства они стали чувствовать большее расположение друг к другу.
Кроме Александровой, искровцы пока держались единой линии, и Георгий Валентинович поддерживал их и был очень воинственно настроен против оппортунистической части съезда.
Остроумные замечания и шутки Георгия Валентиновича вызывали часто в зале громкие аплодисменты и веселый смех.
В один из дней, когда начали обсуждать программу, ярый рабочеделец Мартынов пустился в критику некоторых положений книги Владимира Ильича «Что делать?» и подготовленного редакцией «Искры» проекта программы. Плеханов с убийственной силой высмеял Мартынова.
— Прием Мартынова, — заметил Георгий Валентинович, — напоминает мне одного цензора, который говорил: «Дайте мне «Отче наш» и позвольте мне вырвать оттуда одну фразу, и я докажу вам, что его автора следовало бы повесить».
Хохот в зале долго не затихал.
Продолжал шуметь Махновец. Он поддерживал каждого, в ком чуял колеблющегося, стоящего где-то посреди, между сторонниками «Искры» и ее противниками. Так что в своем поведении на съезде он был не так уж наивен. Он знал, чего хочет. Ему не правилось, что программа вся проникнута духом ленинской книги «Что делать?», что в программе говорится о диктатуре пролетариата.
— Я убежден, — говорил Махновец, — Плеханов не согласен с Лениным.
Плеханов под общий смех ответил Махновцу, что тому не удастся поссорить его с Лениным.
— У Наполеона была страстишка разводить своих маршалов с их женами, — говорил Георгий Валентинович. — Но я проявлю больше характера, чем наполеоновские маршалы: я не стану разводиться с Лениным и надеюсь, что и он не намерен разводиться со мной.
Владимир Ильич, смеясь, отрицательно качал головой. В зале аплодировали.
В один из дней, еще до голосования программы, обсуждался вопрос о центральном органе партии. Делегаты с воодушевлением подняли руки за «Искру». Ораторы признавали, что партия обязана ей многим, и лучшее свидетельство этому — происходящий съезд.
«Искра» будет отныне центральным органом партии. Так решили.
Это был день большого праздника для Владимира Ильича и Надежды Константиновны. В перерыве она подошла к нему и, радостно улыбаясь, пожала руку, но без слов, молча. Он ответил крепким рукопожатием и тоже ничего не сказал, только широко улыбнулся.
А на другой день началась суматоха.
Делегатов еще в предыдущие дни предупредили: они могут выдавать себя перед посторонними за кого угодно, но не признавать, что они русские.
Рано утром, когда Шотман и Степанов собирались на съезд, к ним явились два полицейских агента в штатском и предложили заполнить опросные листы.
Шотман, как и его приятели по квартире, не знал французского языка и упорно разговаривал с полицейскими по-русски. Те не знали русского. И трудно сказать, чем кончилось бы дело, если бы в квартиру не заглянул Красиков. Он владел французским и сумел выручить товарищей из беды.
— Они шведы, — сказал Петр Ананьевич, не моргнув глазом, — здешние студенты. Этот вот Винстрем, тот — Сундстрем, а третий житель квартиры — Карлсон.
— Шведы?
— Да. Чистокровные шведы.
— А не русские?
— Ничуть. Уверяю вас — шведы. Я сам швед.
Красиков говорил по-французски хорошо, его внешность была представительной, такого никак не примешь за анархиста. Полицейские решили, что, видимо, произошла ошибка, вежливо извинились, откозыряли и ушли.
Но оказалось, что в этот день бельгийские полицейские являлись еще и к другим делегатам. Весть об этом принесла на съезд Землячка. Ей, Гусеву и Зурабову предложили в двадцать четыре часа покинуть пределы Бельгии. Это всех взволновало. Что теперь делать?
Прибежал, когда уже шло заседание съезда, еще один делегат — Кнунянц.
Это был молодой темнобровый бакинец, на съезде он выступал под фамилией Русов. Ради конспирации большинство участников съезда, особенно те, кто приехал из России, носили чужие имена и фамилии. Русов — Кнунянц был в полном расстройстве.
— Товарищи! — сообщил он. — Приходила полиция. Меня высылают.
В тот же день от бельгийских социалистов узнали, что всем делегатам съезда грозит арест и высылка в Россию. Тут уж медлить не стали. Дейч, кряхтя, выдал делегатам проездные деньги, и началось переселение съезда в Лондон.
Глава восьмая
НАМ ДАЛЬШЕ
Из Брюсселя выезжали, тоже разбившись на небольшие группы. Одни направлялись в бельгийский порт Остенде, другие — в Дьеп, французский порт на берегу Ла-манша. Затем морем добирались до Англии.
Владимир Ильич не сходил с палубы парохода. Его не брала морская болезнь. Когда пароход подходил к суровым скалам Дувра, был золотой закатный час. Кто-то из делегатов, стоявших рядом с Владимиром Ильичем на палубе, заметил, что это доброе предзнаменование. Старая Англия приветливо встречает странствующих русских революционеров — не туманом, а хорошей погодой.