«Нет, я должна быть там, — сказала себе Надежда Константиновна. — Иначе сойду с ума».
Она выпила порошок от головной боли, прихватила с вешалки плащ и вышла из дому. Сегодня на съезде предстояли выборы. Надежда Константиновна знала, что бой будет горячим. Когда она вошла в фойе клуба, то увидела одиноко стоящую здесь у окна приземистую фигуру Шотмана.
— Разве уже кончилось? — спросила у него Надежда Константиновна.
Вопрос был излишним. Из зала донеслись возмущенные возгласы, гул голосов говорил о лютой перепалке.
— Не могу я там сидеть, — с болью проговорил Шотман. — Не могу спокойно видеть, как люди, которых я уважал, становятся подлецами. Я боюсь за себя. Не удержусь, еще изобью кого-нибудь.
Надежде Константиновне приходилось в эти трудные дни слишком многих успокаивать. Она, всегда терпеливая, спокойная, не выдержала и сердито сказала питерцу:
— Можете или не можете, а вы должны быть там! — Она показала рукой в сторону бушующего зала.
И, резко повернувшись, пошла к двери.
Весь этот день с утра на съезде не прекращались схватки, а сейчас в зале творилось что-то невообразимое. На скамьях то и дело вскакивали, крики подолгу не затихали. Группа «Южного рабочего» изо всех сил сопротивлялась, увиливала от роспуска. Делегаты группы Резанов и Левин поминутно поднимались с мест. Видно было, что они обижены, что им дорога их группа и газета, в которую они вложили немало труда. Владимир Ильич, председательствуя, давал им высказать до конца все, что эти люди считали нужным сказать в свою пользу. Наверное, они и сами не понимали, что своим упорством мешают созданию единой партии. «Южный рабочий» считал себя полным хозяином на юге России. За эту газету могли уцепиться противники партии, и ее необходимо было закрыть, а группу распустить.
Владимиру Ильичу хотелось, чтоб люди это сами поняли. Он был весь в борьбе. Кажется, он один был способен на такое огромное нервное напряжение, которого требовал момент. Плеханов выдохся и сидел сбоку, уступив председательство Владимиру Ильичу.
Говорил Гусев, говорил Стопани. Они убеждали «южнорабоченцев» самораспуститься.
Кто-то тронул Надежду Константиновну за руку. К ней наклонился Степанов. Лицо у него было встревоженное.
— Сейчас будет перерыв, — сказал он. — Пожалуйста, переговорите с Шотманом.
— А что такое?
— Как бы не натворил беды. Грозится побить одного из сторонников Мартова.
— Ну что за глупости! — рассердилась Надежда Константиновна. — Только этого не хватает.
Когда объявили перерыв, она поспешила в фойе. Шотман стоял за дверью и в самом деле словно готовился кого-то избить. Надежда Константиновна заставила его отойти от двери.
— Вы не смеете этого делать, — убеждала она Александра Васильевича, — это глупо, стыдно! Мы политики, партийцы, а не драчуны какие-нибудь.
Никакие уговоры не помогали. Тот упорно твердил:
— Изобью! За предательство пусть получит свое!
Заседание давно возобновилось, а Шотмана не удавалось успокоить. В зале шум не затихал.
Там уже перешли к выборам.
Вдруг распахнулась дверь зала и оттуда вышли Мартов, Засулич, Аксельрод и Потресов. У них был до крайности возбужденный вид. Не задерживаясь в фойе, они поспешили на балкон и плотно притворили за собой обе дверные створки.
Потом в фойе показались Владимир Ильич и Плеханов, тоже покинувшие заседание съезда. Начали обсуждать вопрос о составе будущей редакции «Искры» — центрального органа партии, и бывшие редакторы газеты удалились из зала, чтобы их присутствие не мешало делегатам свободно обсуждать кандидатуры.
Владимир Ильич и Плеханов не задержались в фойе, где все было слышно, и прошли в одну из дальних комнат клуба. Мимоходом Владимир Ильич успел бросить беглый взгляд на Надежду Константиновну и Шотмана.
— Как вам не стыдно! — сказала Надежда Константиновна Шотману. — Видите, что творится!
В конце концов она втащила упрямца в зал.
Жаркая схватка продолжалась. Да, теперь это уже было два четко обозначенных лагеря. Сторонники Мартова стояли за избрание в редакцию «Искры» всей старой шестерки и яростно доказывали, что иначе съезд оскорбит, обидит тех, кто окажется невыбранным. И вообще съезду нет дела до личных отношений редакторов, и даже если между ними и были трения, это ничего не значит. Сторонники Владимира Ильича отстаивали выбор тройки на строго деловых началах. Все понимали, что если будет принято решение о «тройке», то Потресов, Аксельрод и Засулич в редакцию не попадут.
В сущности, и здесь встал вопрос о группе.
Редакция «Искры» тоже была группой. Она и родилась, как «литературная группа». Естественно было распустить на съезде и ее, как это произошло с другими группами. Но сторонники Мартова стремились ее сохранить.
Надежда Константиновна сильно волновалась, слушая споры. Делегат Царев доказывал, что до сих пор социал-демократы в России знали не отдельных членов редакции «Искры», а «гармонический коллектив». Зачем же выделять тройку, как бы выражая тем самым недоверие остальным? Царева поддерживали другие делегаты, не понимавшие или не хотевшие победы ленинской линии на съезде. Они призывали голосовать за «коллективную индивидуальность», имя которой «Искра». Это было красиво сказано, но далеко от истины. И в то время как одни аплодировали, другие протестующе кричали:
— Обывательщина! Важна партия, а не группа!
Надежде Константиновне хотелось встать и крикнуть: «Дорогие товарищи! Как глубоко ваше заблуждение! Редакция «Искры» никогда не была «гармоническим коллективом», эти три года внутри нее не затихала борьба. Только из чувства добропорядочности и деликатности и некоторых других сложных причин внутренние раздоры в «Искре» и роль каждого в редакции не предавались огласке».
И еще хотелось сказать тем, кто отстаивал старую группу «Искры», что дело не в раздорах вовсе, а в том самом, о чем Надежде Константиновне пришлось сказать Засулич: «Что отжило свое, то должно умереть, что назрело, то должно произойти».
А в зале не утихала буря. Дейч ругался в открытую с Бауманом, оскорблял его, и слезы стояли на глазах у Николая Эрнестовича. Для него, молодого революционера, Дейч был маститым, заслуженным ветераном революционной борьбы, которого он не посмел бы оскорбить. А тот разошелся, кричал:
— Вы мальчишка! Где вам понимать!..
Из разных углов зала вопили:
— Это невозможно! Предлагаем прекратить!..
Одиночные голоса тонули в шуме, и председательствующий Красиков не в силах был навести порядок. Перевес сторонников выбора тройки, а не всей шестерки давал себя все сильнее чувствовать.
Хорошо говорил Кнунянц — делегат из Баку. Ему удалось привлечь к себе внимание зала.
— Основной довод, на который стали противники выбора троек, — говорил Кнунянц, — сводится на чисто обывательский взгляд на партийные дела. Если вы не выбираете Ивана Ивановича, видного деятеля партии, вы выражаете ему недоверие и этим наносите оскорбление.
«Вот настоящее, — радовалась Надежда Константиновна. — Вот голос мужества, которого тут многим не хватает».
Кнунянц продолжал:
— Если мы собрались сюда не для взаимноприятных речей, не для обывательских нежностей, а для создания партии, то мы не можем никак согласиться на такой взгляд. Мы стали перед вопросом выбора должностных лиц, и тут не может быть вопроса о недоверии к тому или иному невыбранному, а только вопрос о пользе дела и соответствии выбранного лица с той должностью, на которую он выбирается.
Радовалась Надежда Константиновна и в те минуты, когда выступали в защиту двух троек Гусев, Стопани, Бауман.
Приехавших из России делегатов называли практиками. Это на них, на таких, как Гусев, Шотман, Лядов, Степанов, Землячка, Бауман, Кнунянц, Стопани, Красиков, Книпович, и многих других держалась вся повседневная, адски трудная подпольная работа партии в России.
Они и составляли опору и надежду Владимира Ильича здесь, на съезде. Его идеи и взгляды они воспринимали сразу как нечто свое.