– Если не повреждена ходовая часть.
– Это само собой. Но на такой риск мы закладываться не будем. И так рискуем. Потом мы ездим на ней этак с недельку. Ловим кайф. Воображаем, каково это – и на самом деле быть хозяином такой шикарной машины. Затем продаем ее знакомому дилеру. Может, нам удастся в итоге заработать пару тысчонок. А почему бы и нет? Ты ведь не будешь нас упрекать?
– Нет, не буду.
– Потому что мы пользуемся подвернувшимся шансом, не правда ли? Мы ведь воспользовались столькими шансами, чтобы вытянуть тебя из этой истории. И ни в чем тебя не упрекаем. В конце концов, для чего человеку друзья, если не для того, чтобы время от времени оказывать ему ту или иную услугу?.. Идти ради этого на любой риск… Зато и радоваться всем вместе!
Тиллмэн передал им документы на машину.
– Еще стаканчик? – спросил Джексон.
– Нет, у меня свидание. Тиллмэн потянулся за счетом.
– Да ты что! – Лаббок одной рукой перехватил руку Тиллмэна, в другой – счет. – Угощаем сегодня мы!
Проезжая по ночной улице, Оборн искоса поглядел на Гарри Шуновера. И подумал о том, как становятся напарниками полицейские. Как друг с другом срабатываются. Как сживаются. Эти узы во многих отношениях прочнее супружеских.
Начать хотя бы с того, что сам он темнокожий, а Шуновер – белый. Гарри не из расистов, но его воспитали, советуя держаться от негров подальше, точно так же, как самому Оборну старшие не велели якшаться с белыми. Да и могло ли быть иначе? Негры просачивались и прорывались в кварталы, в которых они были непрошеными гостями, потому что жизнь в гетто была просто невыносимой – оттуда, казалось, норовили удрать даже крысы. А где, кроме как в пограничных с негритянскими гетто кварталах, прикажете обитать трудовому люду из белых?
На это накладывались и внешние различия. Оборн был высок, жилист, отлично бегал, когда входил в студенческую сборную штата по баскетболу. И хорош собой, как он не уставал подчеркивать и сам. Гарри был склонен к полноте и вдобавок начал лысеть. Нос у него был как куриная гузка, зубы кривые и порченые; к тому же он постоянно сосал леденцы – и зубная боль одолевала его чуть ли не каждый день.
Оборн был удачно женат, в постели ему с женой было хорошо, да и ей с ним тоже. Супружеская Жизнь Гарри была истинным адом, в конце концов Жена и вовсе прекратила давать ему.
Шуновер сказал Оборну, что его жена, Ширли, требует, чтобы он сделал себе стерилизацию, потому что пяти детей с нее более чем достаточно.
– Есть спираль, есть таблетки, – ответил ей Гарри.
– Ты хочешь, чтобы я занесла себе инфекцию?
А может, и заболела раком?
– Я могу надеть кондом.
– Не говори гадостей!
– А меж тем ее ничуть не смущает, когда те несколько говнюков, с которыми она трахается на стороне, надевают резинку, – пояснил Гарри Оберну. – Да и как же иначе! Не то она залетала бы от них с такой же легкостью, как от меня.
– Ради Бога, Гарри. Нельзя говорить так о своей жене, – возразил Оборн.
Ему казалось, будто Ширли, жена Гарри, проникнута страстью к саморазрушению. На эту тему он не раз толковал со своей бесценной женушкой по имени Алиса – и они приходили к выводу о том, что счастливы, тогда как жизнь горемычного Гарри летит ко всем чертям с ускорением свободного падения.
Не говоря уж о финансовой стороне дела.
Алиса работала и по вечерам училась. Оборн в свободное время прирабатывал охранником в баре. Они делали сбережения. Они заглядывались на особнячки на Вудлэндских высотах.
Жена Шуновера торчала весь день дома, если не выходила куда-нибудь потрахаться на стороне. Гарри вечно покупал ей всякий ненужный хлам, лишь бы ее ублажить. А пятеро детей грызли деньги, как крекеры.
Так что подружиться этим двоим напарникам было совсем не просто. Но в конце концов им это удалось.
– Зубы болят? – спросил Оборн.
– Хочешь сказать, не разболелся ли у меня какой-нибудь новенький, – огрызнулся Шуновер.
– Нет, я имею в виду твою всегдашнюю боль, – невозмутимо ответил Оборн.
– Нет, не болят.
– А как насчет чирья в жопе? У тебя ведь здоровенный чирей в жопе, – все тем же бесстрастным тоном заметил Оборн.
До Шуновера дошло. Он расхохотался.
– Да все из-за этого чертова Уистлера, – пояснил он. – Вот уж Свистун так Свистун! От тебя вздумал припереться ко мне послушать, подтвержу ли я твой рассказ.
– Хочешь сказать, что этот подонок не поверил мне на слово?
Оборн наполовину шутил, наполовину и впрямь был заинтригован подобным поворотом событий.
– По тому, что он говорил, видно, что он сам там присутствовал и смылся до нашего появления. Пари держу, так оно и было.
– Смылся, так что ж, ничего удивительного. Люди, как правило, не хотят ввязываться в подобные истории.
– Если бы Свистуну не хотелось ввязываться в эту историю, чего ради он пристал бы к тебе и ко мне с расспросами?
Шуновер мрачно пожал плечами. Он зачастую не понимал мотивов собственных действий и поэтому не любил размышлять о чужих мотивах.
– А тебе не кажется, что сукиного сына могли прислать из отдела внутренних расследований? – спросил Оборн.
– Думаешь, эти мудаки решили устроить нам западню?
– Им же, ублюдкам, делать нечего, вот они и придумывают себе работенку.
– О Господи… Да нет, впрочем, не думаю. Если не ошибаюсь, этот козел захаживает к «Милорду» уже пару лет. Я его там вроде бы видел.
– Да, я вроде бы тоже. И вот что я еще припоминаю. Не раз и не два я видал его с детективом из полиции нравов. С Канааном. Ну, с тем, что занимается педофилами.
– А тебе известно что-нибудь про этого Канаана?
– Кое-что. Не знаю, идет ли на пользу полицейскому такая ненависть, как та, какую он испытывает к преступникам. По-моему, это отрицательно влияет на его карьеру. Мешает вести себя во всяких уличных переделках надлежащим образом.
– Думаю, если бы дочь моего брата похитили с детской лужайки и обошлись бы с нею, как с его малюткой, я бы тоже проникся ненавистью.
– А когда это случилось?
– Два года назад. Точнее, около двух лет назад.
– Говорят, он с тех пор не спит по ночам.
Какое-то время они проехали молча, прислушиваясь к чавкающему скрипу колес по мокрому асфальту и к тихому шарканью «дворников», смахивающих испарину тумана и дорожную грязь с лобового стекла.
Через какое-то время Оборн заговорил:
– По-моему, нет оснований для тревоги. Не думаю, что Свистун работает на кого-нибудь из полиции. Мне кажется, он просто-напросто торчал у «Милорда» и стал случайным свидетелем аварии. Мне кажется, он решил, что тут можно кое-что заработать, и даже не остановился перед определенными затратами. Сколько он тебе отвалил?
– Сотню, – солгал Шуновер, не желая признаваться в том, что его купили задешево.
– Мне он столько не предлагал!
– А ты взял?
Оборн помедлил с ответом, а потом в свою очередь солгал:
– Да… А потом его выставил. А ты что-нибудь ему рассказал?
– Ну, а почему бы, собственно говоря, и нет? Они сказали нам свернуть дело, но не сказали почему. Что это, по-твоему, должно значить? Мы что, роботы? Или собачки, которых держат на поводке? Лаббок и Джексон даже не удосужились выдумать для нас какую-нибудь легенду. Просто похлопали нас по плечам: парни, так надо, сами понимаете… Да ни хера я не понимаю! Не понимаю даже, чью шкуру мы спасаем! И уж все это проплачено по высшему классу, можешь не сомневаться!
– Я и не сомневаюсь. Но это нас с тобой не касается.
– Так что я не сказал этому Свистуну ничего такого, что не могли бы поведать ему полдюжины зевак, столпившихся там под дождем.
Оборн мысленно упрекнул себя в излишней щепетильности. Надо было взять предложенную двадцатку. Нет, надо было, подобно Шуноверу, доторговаться до сотни. Оставаться честным непросто, а главное, как ему все чаще кажется, что никому не нужно.
Глава двенадцатая