– Лейтенант Бенедикт, я вижу, мой сын начал уставать. Уверен, вы не захотите, чтобы он потерял последние силы.
– Нет, нет, конечно, – неохотно согласился Бенедикт.
Селия с озабоченным видом склонилась к Жюстину. Сквозь его бронзовый загар проступила бледность, на лбу появились капельки пота. Глубокая морщина между бровей выдавала боль.
– Опять болит голова? – озабоченно спросила она.
– Ничего, все в порядке, я могу продолжать. Мне лишь нужно…
– Тебе нужно отдохнуть. – Селия просунула руку ему под спину. – Тебе вообще не следовало спускаться вниз, – сказала она.
За ее спиной тихо разговаривали Макс и Бенедикт.
– Мне нужно было выбраться из этой проклятой комнаты, – пробормотал Жюстин.
– Мог бы остаться в домашнем халате.
Селия взглянула на Жюстина: в его глазах плясал озорной огонек, такого она никогда не замечала у Филиппа.
– Бывает, что и мужчина без одежды чувствует себя неловко, дорогая.
– Филипп, – подошел Бенедикт, – наверное, на сегодня достаточно. Но у меня есть еще вопросы. Мы продолжим разговор, когда ты немного окрепнешь.
– Непременно, – отозвался Жюстин, с трудом вставая с дивана и не обращая внимания на протесты Селии. Он оперся рукой на ее худенькое плечо. – Надеюсь, твоя жена в добром здравии?
– Да, с ней все в порядке, – ответил Бенедикт, задумчиво глядя на него. – Кстати, она интересовалась, когда ты возобновишь практику. Что мне ей ответить?
Селия ответила за Жюстина:
– Я буду настаивать, чтобы Филипп приступил к работе только после полного выздоровления. – Она мило улыбнулась лейтенанту. – Вы должны меня понять: ведь я только что вновь обрела мужа… Новоорлеанскому обществу придется простить меня за то, что я хочу хотя бы ненадолго удержать его рядом с собой.
Пожелав «Филиппу» скорейшего выздоровления, Бенедикт ушел.
Жюстин вздохнул с облегчением. Макс озабоченно посмотрел на него:
– Кажется, пока все хорошо. Пойду расскажу Лизетте. Она ждет новостей.
Селия, поддерживая Жюстина, повела его вверх по лестнице.
– Ты думаешь, что лейтенант поверил? – спросила она.
– Не уверен, – ответил Жюстин, нахмурив лоб. – Но могло быть и хуже. – Он поморщился от боли и вполголоса выругался. – Все еще впереди.
– Ты был совсем не похож на себя. Такой дружелюбный и любезный…
– Как Филипп?
– Немного похож на него, – согласилась Селия. – Но Филипп был открытым и доверчивым в отличие от тебя. Он любил людей и всегда был готов им помочь. Окружающие это чувствовали… Поэтому он…
– Да, я все это знаю, – коротко сказал Жюстин.
– Почему ты так не похож на Филиппа? – не удержавшись, спросила Селия.
В ответ он лишь холодно рассмеялся.
– Этот вопрос, малышка, мне без конца задавали в течение всей моей мятежной юности. Я хотел бы быть таким, как он, я даже пытался. Но в семействе Волеран есть дурная кровь. Почти в каждом поколении появляется хотя бы одна пропащая душа. Похоже, такова и моя судьба. Пропащая душа…
Селия вздрогнула и поняла, что он это заметил.
Они добрались до его комнаты, и Жюстин со стоном облегчения опустился на кровать, обливаясь потом. Селия стянула с него сапоги, помогла высвободить руки из рукавов пиджака. Он откинулся на подушку. Она развязала его галстук, расстегнула верхние пуговицы сорочки, и в этот момент он оттолкнул ее руку.
– Не надо, – глухо сказал он, чувствуя, что, если Селия станет его раздевать, он не удержится и затащит ее в постель.
– Я только посмотрю повязку на плече…
– Не сейчас. Там все в порядке.
Селия задернула шторы на окнах, потом вернулась к кровати. Их взгляды встретились в полутьме.
– Спасибо за все, что ты сделала для меня сегодня. Я понимаю, это было непросто.
– Я сделала это ради Филиппа, – тихо сказала она, – а не для тебя. Я подумала, что Филипп захотел бы, чтобы я помогла его брату.
На его лице появилась ехидная улыбка.
– Неужели? Я в этом не уверен. Мне кажется, он не позволил бы своей жене и близко подходить ко мне. На месте Филиппа я воскрес бы из мертвых, только чтобы не позволить тебе… – Он вдруг замолчал, потом заговорил снова:
– Филипп, упокой Господь его душу, был не настолько глуп, чтобы разрешить мне находиться возле женщины, которую он любит.
– Жюстин, – тихо спросила Селия, – неужели ты не любил ни одну женщину?
Он пренебрежительно фыркнул:
– У меня было много женщин.
– Нет, я не имею в виду… – Селия смутилась и закусила губу.
– Значит, ты спрашиваешь, был ли я влюблен? – Он презрительно усмехнулся. – Почему это женщин так завораживают сердечные дела? Наверное, таким образом они…
– Надо же, как тебя это задевает! В таком случае можешь не отвечать.
– Я отвечаю «нет». Я получал от женщин удовольствие… – Он замолчал, и они оба вспомнили о ночи в домике на озере. – Некоторые мне даже нравились. Но я никого не любил. – Он зевнул и поудобнее устроился на
Кровати. – И никогда не полюблю. Любовь только мешает человеку. Слава Богу, я не подвержен этой болезни.
– Может быть, когда-нибудь…
– Никогда. Это не для меня. – Он закрыл глаза, показывая, что разговор окончен.
Селия, задумавшись, вышла из комнаты. Она не могла представить влюбленного Жюстина, как не могла представить женщину, в которую он мог влюбиться. В одном она была уверена: если он когда-нибудь полюбит, чувство это будет настолько сильным, что перевернет всю его жизнь.
Дом Волеранов был полон гостей. Обычно они принимали раз в неделю, и едва ли не все знатные дамы города считали своим долгом нанести визит уважаемому семейству. Но сегодня был особенный прием: казалось, к ним съехался весь Новый Орлеан. Почтенные матери семейств и совсем молоденькие девушки слетались на плантацию, как мухи на мед. Весть о возвращении Филиппа Волерана взбудоражила весь город.
Волераны водили дружбу не только с креольскими семействами, но и с американскими. В их доме между креолами и американцами, обычно соперничавшими друг с другом, наступало перемирие. За последнее десятилетие американцы, буквально наводнившие город, почти прибрали к рукам финансы, промышленность, проникли в правительственные структуры. Они построили новый район города, который с успехом конкурировал с креольским Вье-Карре. Креолы считали ниже своего достоинства экономить каждый цент, как это делали американцы. В их глазах те были невежественными, беспринципными торгашами, суетливыми и плохо воспитанными. Американцы же были уверены, что креолы невероятно ленивы, их мужчины вспыльчивы, а женщины слишком кокетливы.
Максимилиан и Лизетта происходили из известных, уважаемых семей, которые ни один креол не мог ни в чем упрекнуть. Их аристократические корни не вызывали сомнения. Американцы уважали Максимилиана за практический склад ума, энергию. Его судоходная компания процветала, он был другом губернатора. И это тоже считалось несомненным достоинством. Лизетту ставили в пример креольским девушкам как образец достойного поведения, а американцам льстило то, что она отлично говорит по-английски.
– Как бы ты поступил, – спросил однажды Макса один из его друзей-креолов, – если бы паршивый американец вздумал ухаживать за твоей дочерью? Сомневаюсь, чтобы это пришлось тебе по нраву!
– Я бы ценил человека по его личным достоинствам, – ответил Макс с обезоруживающей откровенностью. – Исключительно то, что мужчина – креол, еще не делает его достойным руки моей дочери, и наоборот, американец может быть очень достойным человеком.
Снизу доносился гул голосов, иногда в нем явственно можно было различить спокойный доброжелательный голос Лизетты. Пахло крепким кофе.