Меня крепко ухватили за плечи и развернули на сто восемьдесят. Женька смотрел строго, сверху вниз.
— Какой еще блондин? Ну-ка рассказывай.
Я рассмеялась и пожала плечами, не зная, что и делать. Хотелось его поцеловать, но согласится ли он вот так, на людях? Женька тоже замер, его взгляд остановился на моих губах.
— Пойдем, — сказал он и потащил меня через тенистые дворы на соседнюю улицу, где стоял кинотеатр.
Оказалось, мы пришли на комедию. Народу в зале было битком, нам достались места на средних рядах, но ближе к краю. Передо мной уселся высокий парень, макушка которого закрывала мне треть экрана. Я немного подалась к Жене, хотела видеть все, а Женька вдруг закинул руку мне на плечо и прижал к себе.
Я не сопротивлялась. Положила голову на его широкую грудь и просто наслаждалась теплом. По экрану носились, герои шутили, от чего по залу разносились волны смеха, а я даже не понимала, о чем там идет речь.
Я грелась. Впервые мне было тепло и спокойно.
После кино мы пошли в кафе неподалеку. Я заказала большой капучино с ароматной корицей на белой подушке пены. Женька сел на диванчик рядом со мной. Заказал чай и какой-то гигантский сандвич.
— Я сегодня без обеда, — с виноватой улыбкой сказал он. Вновь поймал взглядом мои губы, замер. Быстро склонился и поцеловал, прикрыв темные глаза. Я робко ответила, тронув пальцами его колючий подбородок. В животе снова разлилось жидкое олово. Казалось бы, уже не первый день вместе, а у меня внутри все переворачивалось от каждого поцелуя, от каждого легкого прикосновения.
— Весь вечер хотел это сделать, — сказал Женька мне в губы.
И именно в тот момент, глядя в его глаза, я поняла, что люблю без памяти. Не хочу его, не влюблена, (хотя ладно, и хочу тоже), но на самом деле люблю: как мужчину, как друга, как личность. Люблю как себя, будто он — неотъемлемая часть моего тела. Половина моего сердца.
Женька положил руку мне на талию, притянул к себе, и я положила голову ему на плечо. А сама невольно смотрела на сидящих вокруг людей, словно те могли нас уличить. Вдруг среди них окажется кто-то знакомый? Казалось, посетители вот-вот обернутся, — синхронно, с негодованием и отвращением на лицах, — и станут тыкать в нас пальцами.
Мы долго болтали обо всем на свете. Оказалось, что у нас все так же много общего, будто все эти годы мы шли параллельными дорогами. Про прошедшие три дня я решила не спрашивать — не хотела показать, что завишу от него. Но я уже зависела. Целиком и полностью.
После кафе Женька отвез меня домой. Поставил машину во дворе, под тенью липы, и, несмотря на мои протесты, поднялся за мной на этаж. Он улыбался, что-то рассказывал о работе, а я дрожащими пальцами перебирала ключи и пыталась вспомнить, убрала ли трусы с сушки. Я же не ждала гостей! И немытая посуда осталась в раковине, вчера не успела помыть. И вообще бардак в доме…
Женька окинул взглядом коридор, старую вешалку, на которой гроздями видели мои весенние куртки и пальто, и полочки для обуви. Лицом посерьезнел, свел брови к переносице.
— Ну слушай, это никуда не годится, — заявил наконец.
Я растерянно молчала. О господи, я так и знала, что ему не понравится моя квартирка. Маленькая, с видом на ТЭЦ, не Лондон и не Москва-сити. Велкам в Бирюлево.
— Что именно? — наконец пискнула я, пряча вспотевшие ладони за спину.
— Вот это, — он указал на кабель интернета, белой паучьей нитью повисшей над входом в комнату. Я давно хотела его приколотить, но все руки не доходили…
И вообще, это было обидно. Вкус прекрасного вечера был безнадежно испорчен.
— Ну извини, нам, учителям, не так уж много платят, — сказала я с обидой. — На евроремонт не хватает.
Женька строго посмотрел на меня сверху вниз.
— А женщина и не должна ремонтом заниматься. Это дело мужчины.
— Мужчины у меня в доме не водятся, увы.
— Теперь один водится, — парировал Женька и протянул руку, ладонью вверх. — Тащи молоток и гвозди. Все, что есть.
И вечер закончился романтичным забиванием гвоздей. Женька балансировал на старом табурете и ровненько вытягивал кабель над дверным косяком. А я переоделась в домашнее, уселась на диван, по-турецки скрестив ноги, и просто тащилась от осознания того, что наконец есть кому приколотить этот чертов провод.
— Переезжай ко мне, — сказал Женя между девятым и десятым гвоздем. Гвозди он держал во рту, отчего слова выходили неразборчивыми.
— Вот тетя Люда обрадуется, — пробормотала я, представив лицо тетки, когда та увидит меня в Женькиной квартире. В одних трусах, например. «Привет, теть Люд, я забежала к брату в гости».
Женька глянул на меня через плечо.
— Это ее не касается, — сказал он.
— Уверен, что она считает так же?
Он вынул гвозди изо рта и подбоченился, опираясь одной рукой на стену — табурет предательски шатался. Его поза выглядела комично.
— Послушай, ничего не будет. Она даже ко мне не приезжает.
Она даже не узнает, верно? Это ты хочешь мне сказать? Предлагаешь жить у тебя тайком и прятаться по углам, когда тетя Люда вздумает явиться?
По сердцу как бритвой резанули.
— Нет, мне здесь хорошо, спасибо, — слабо улыбнулась я. — К тому же, теперь ты приколотил мой кабель.
Поймав пасмурный взгляд Женьки (расстроен моим отказом?), я встала с дивана, подошла и обняла его за талию. Прижалась щекой к животу.
— Ты мой геро-ой! — промурлыкала. — Мой рыцарь гвоздя и молотка!
— И топора, и дрели, — ухмыльнулся Женька. Он дождался, пока я отойду, и продолжил приколачивать кабель. — Это я только начал, Лин. Здесь у тебя работы года на два.
— Ты не слишком зарабатывайся, — попросила я и неспешно распустила пояс халата. — А то я совсем замерзну.
15 (обновление от 18.07)
Галя
Мне снился сон. Как будто я снова в кабинете Михаила, но теперь в его кресле сидит Пашка. В любимом мною черном костюме «бриони», который так подчеркивал разлет его плеч и узкую жилистую талию. Белая рубашка под пиджаком застегнута на все пуговицы, как Паша делал каждый раз, когда был зол. На бледных щеках легкий (тоже злой) румянец, синие глаза смотрят внимательно. Раздевают.
— Галина, присаживайтесь, — говорит он и между делом касается завитков светлых волос на шее. Я сажусь в кресло, но Паша хмурится.
— Нет, Галина, сюда.
Он указывает на пол у своих ног.
Я сажусь на пол, точнее, встаю на колени. Смотрю на Пашу снизу вверх. Хочу попросить его не сердиться. Хочу сказать, как люблю его, но слова застревают в горле. Я не могу выдавить и слова, только приоткрываю губы.