Он не видел поддержки, начинал чувствовать свое одиночество и как бы недоверие трона.
Как жалко, что отставка Столыпина, носившаяся в воздухе, не спасла нам его для России.
Все было бы по-другому, если бы он был жив.
Его [П. А. Столыпина] полные достоинства и государственной мудрости речи и отповеди в Государственной думе, его земельная реформа, окончательно раскрепощающая крестьянство, не давали покоя темным силам. Реформы сверху, ведущие к благоденствию русского народа, — не в их интересах. «Вам нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия». Как пророчески звучали эти слова, как поражал в самое сердце врагов отечества на поле политической брани этот борец, равный по силе и духу бессмертному Суворову. «Не легко мне даются эти выступления», — говорил Петр Аркадьевич. Расширение и болезнь сердца дают себя чувствовать. Угрозы и покушения преследовали Петра Аркадьевича. Он никогда не был уверен, вернется ли домой, выезжая куда-нибудь.
Охрана государства, которой ведал товарищ министра внутренних дел, командующий корпусом жандармов генерал Кур лов, была плохо поставлена. Столыпин не был доволен Курловым, но вопреки воле государя не мог заменить его. Во время приезда государя в Киев вся охрана была вверена генералу Курлову, и вот выстрел провокатора Богрова в театре, предназначенный, в сущности, для государя и в последнюю минуту изменивший решение убийцы и направленный в Столыпина, доказал столь большой ценой всю несостоятельность и несогласованность власти, которая после Столыпина все более и более теряла авторитет. Курлов и его помощники были отданы под суд (оказалось, что никто не виноват в убийстве Столыпина), и государь велел прекратить дело. Богров получил билет в театр от Курлова и был известен Департаменту полиции как провокатор. Богров признался, что он не стрелял в государя только потому, что боялся еврейского погрома. Но и по смерти Столыпина погром не был допущен, были приняты меры.
Петр Аркадьевич резко восставал против всякой попытки натравливания на какую-либо национальность или воспитания молодого поколения в этом духе. Русское национальное самосознание и величие только выигрывает от этого.
Между прочим, министру внутренних дел отпускалось ежегодно 100 тысяч рублей в безотчетное распоряжение. Эти деньги Столыпин расходовал исключительно на нужды государства при строгом контроле.
Столыпин очень задумывался и о подрастающем поколении. Он сознавал, что школа мало давала людей, преданных родине, не вырабатывала воли, а влияние семьи значительно ослабевало. В новых организациях молодежи: в скаутах, соколах, разведчиках — он думал найти поддержку этим недостаткам и шел навстречу этим течениям.
Дряблость, безволие, национальное безразличие, царившие в массе во времена революции, погубили Россию. Он предвидел это.
Некем было заменить верного сына Отечества.
Россия потеряла своего кормчего, и пошла потом свистопляска с назначением министров, один незначительнее другого.
Председателем Совета министров стал Коковцев. Почтенный и умный министр финансов, но, по выражению Столыпина, он не обладал твердой волей и мог лишь топтаться на месте.
И. Д. Сытин. Встреча со Столыпиным
Иван Дмитриевич Сытин (1851–1934) — российский предприниматель, книгоиздатель, просветитель.
Товарищ министра внутренних дел А. А. Макаров, мой личный знакомый, сообщил мне, что мной очень недоволен П. А. Столыпин и что издательская деятельность моя вызывает его упреки. Это было для меня неожиданным. Но, зная, как много в этих случаях зависит от шептунов и личных недоброжелателей, не останавливающихся ни перед клеветой, ни перед сплетней, я попросил Макарова, чтобы он мне устроил свидание с министром, рассчитывая, что в очной беседе мне удастся выяснить недоразумение и, может быть, рассеять наговоры, если они были.
Макаров обещал все устроить, и действительно скоро ко мне в Москву пришла телеграмма П. А. Столыпина. Меня вызывали в Зимний дворец к 2-м часам дня на личный прием.
Признаюсь, что свидание меня несколько взволновало. Что такое могли ему наговорить и чем, собственно, он недоволен? Опыт жизни приучил меня к мысли, что министры редко бывают недовольны сами по себе: обыкновенно им кто-нибудь «докладывает», и только после «доклада» они бывают милостивы либо недовольны. Мой билет на прием П. А. Столыпину был 12-й, но почему-то меня не вызывали, когда пришла моя очередь, и пропустили. Почему бы это? — думаю. Вот прошел в кабине № 15-й, и 20-й, и 30-й, а меня все не вызывают. Наконец в приемной уже никого не осталось, я был последним, и меня позвали:
— Пожалуйста!
Столыпин принимал в просторном кабинете Александра П. Он сидел за небольшим столом, и в сидячем положении чувствовался его крупный рост и вся его внушительная крупная фигура. Чернобородое, несколько бледное лицо казалось чуть-чуть усталым.
— Господин Сытин? Прошу садиться. — Министр указал рукой на кресло, и я сел. — У вас, я знаю, очень большое дело народных изданий?
— Да, Ваше Превосходительство, дело большое, очень трудное…
— На вас жалуются… Дело ваше большое, но слишком сумбурное. Вы много либеральничаете, а между тем именно в вашем положении народного издателя нужна особая осторожность, чтобы не развратить русскую душу.
— Ваше Превосходительство, вас информировали пристрастные люди. Я веду дело с глубокой предусмотрительностью и более чем осторожно. Свою задачу я понимаю просто и подхожу к ней тоже просто, без всяких задних мыслей. Наш народ темен, его надо учить, а я стараюсь дать ему полезную и дешевую книгу по всем отраслям знания. Если, Ваше Превосходительство, благоволите заглянуть в наш каталог, вы увидите все результаты нашей работы.
— Хорошо, я посмотрю ваш каталог, но вы должны понимать, что и знание народу надо давать чистое, а не разрушительное.
Из этих слов я понял, что большого неудовлетворения против меня не питают и что если был какой-нибудь доклад о нашей работе, то не слишком злой.
— Я с радостью предоставляю Вашему Превосходительству все обширные материалы и планы моей работы.
— Вот и чудесно. Я, признаюсь, тоже имею некоторые виды на вас и хотел воспользоваться вашей опытностью для распространения в народе сельскохозяйственных книг. Наша программа хуторского хозяйства требует полезной книги для народа… Кстати, в вашей газете нашу программу раскритиковали, и довольно жестоко… А вы как на это смотрите?
— Я, Ваше Превосходительство, в этом пункте не разделяю взглядов моей газеты. Я смотрю на отрубное хозяйство с величайшим удовлетворением. Я сам крестьянин и знаю, что нужно крестьянину.
— Да? Мне это очень приятно слышать… Значит, мы с вами одного мнения? Тогда давайте вместе работать. Дадим мужику хорошую народную библиотеку: серию книг по сельскому хозяйству, по ремеслам и вообще по всем кустарным мастерствам… А? Как вы на это смотрите? Я нахожу, что давно пора устраивать в деревнях специальные читальни с необходимыми научными пособиями и показательными станками и орудиями обработки. В этом отношении мы очень отстали.
Признаюсь, эти слова сурового министра, которого вся наша печать рисовала чуть ли не временщиком, поставленным в сословных интересах дворянства, показались мне очень неожиданными. Так не говорят люди, занятые сословными интересами. По крайней мере, в самом тоне голоса Столыпина мне почувствовалась любовь к России, ко всей России, а не к одному классу.
— Ваше Превосходительство говорит о том, что давно составляло нашу мечту. Вот уже десять лет, если не больше, мы все ждали, что правительство наконец пойдет навстречу и, по крайней мере, разрешит делать другим то, чего само не будет делать. И вдруг вы сами хотите подойти к насущным нуждам деревни. Это такое доброе дело, что я был бы счастлив, если бы мог оказать посильное содействие Вашему Превосходительству… И не только моей работой, но и материальными жертвами… Я верю в жизненность отрубного хозяйства, я знаю, что значит зависимость крестьянина от общины, и если мужику, наконец, развяжут руки и [он] будет сам себе господин, то и обработка земли, и все хозяйство пойдет по-другому. А пример хорошего хозяина всю округу заразит… Я хорошо знаю это дело, я тоже сын крестьянина. Да еще если при этом будет изба-читальня. Если к мужику дойдет, наконец, книга, которая была спрятана от него за семью замками, так русская деревня через десять лет станет неузнаваемой.