— Что тут произошло? — хриплым голосом спросил толстяк у лейтенанта Гигиева, но так как тот, занятый своей Дези промолчал, он обратился уже к стоявшему у серой «Победы» Гаевому, чутьем угадывая в нем старшего:— Скажите, что случилось с машиной и где шофер?
Гаевой внимательно осмотрел его и в свою очередь поинтересовался:
— С кем имею честь?..
— Я — Шапочка, директор обувной фабрики. Эта машина моя... Но где же мой Никита Орлов?
— О шофере мы поговорим с вами подробно в другом месте. А сейчас осмотрите, пожалуйста, автомашину и определите, что в ней лишнее и чего недостает...
Сидор Лукич, все так же вытираясь платком, медленно обошел свою «Победу», заглянул в нее.
— Чехлов нет, — сообщил он.
— Каких?
— На сиденьях были синие чехлы из репса.
— Так. А еще?
Шапочка наморщил лоб:
— Как будто все на месте. Вот только вырезов на сиденье не было. Машина совсем новая, только получил.
— Это уже наша работа, — улыбнулся Гаевой. — Для экспертизы.
— Понимаю, — кивнул головой Шапочка. — Могу быть свободным?
— Да. Заходите завтра с утра в управление милиции, комната восемьдесят пятая...
Сидор Лукич опять кивнул лысеющей головой и молча направился к шоколадной «Победе», на которой приехал. За ним вразвалку шел парень с усиками. Гаевой посмотрел ему вслед долгим изучающим взглядом...
Глава 8
ТРУДНАЯ ЗАДАЧА
Грозный встретил приехавших Тимониных дымом заводов, незатухающими газовыми факелами, ажурными вышками нефтяных промыслов и буйной зеленью садов. Борис и Надя во все глаза глядели в окна вагона, стараясь определить, намного ли изменился город за десять лет, как они уехали.
— Смотри, Боря, — говорила Надя, — это Заводской район. А домов новых сколько понастроили! Да какие чудесные: в садах, виноградниках. Вот бы в таком поселиться!..
— Ну-ну,— улыбался Борис.— Посмотрим.
Он и сам, грешным делом, был заражен Надиной уверенностью в то, что квартиру они получат в числе первых и в самый короткий срок. Ведь столько новых домов...
Тимонины не случайно выбрали Грозный. Еще в годы войны сюда был переведен военный госпиталь, который разместился в школе над самой Сунжей — шустрой и грязной от нефти горной речушкой. В этом госпитале лечился раненый Борис. Рана заживала плохо, он температурил, в горячем бреду срывал бинты, ругал последними словами сестру, державшую его за плечи. Он так и засыпал у нее на руках тревожным, нервным сном. А она онемевшими руками поддерживала его за плечи и плакала; слезы текли по щекам, падали на его забинтованную грудь, а вытереть их она не могла: боялась потревожить раненого...
Потом, когда ему стало легче, они познакомились и подружились. Борис скучал, если Нади не было на дежурстве, дерзил другим сестрам, не принимал от них ни микстуры, ни пищи.
— Пришлите мою сестру,— требовал он, делая ударение на слово «мою».
А приходила Надя, он стихал. Лежал молча и только улыбался. Любил, когда она ему читала книги. Слушал, неотрывно глядя на ее освещенное солнцем розовое ухо и пушистые завитки волос, отливающие золотом...
Однажды Надя предложила написать письмо его родным.
— Волнуются, наверное, они-то. А ты уже выздоравливаешь...
Борис посерел лицом, отвернулся к стенке, буркнул:
— Не надо... Некому...
Надя вздохнула и просто сказала:
— Мне тоже... некому писать...
И коротко рассказала, что отец умер, когда ей не было и шести лет, а мать и сестренка, младше на два года, погибли от бомбы в Одессе.
Они полюбили друг друга. Через месяц Борис снова ушел на фронт. Надя осталась в госпитале. А после войны они поженились. Борис заехал всего на два дня, расписался с Надей в Грозненском загсе и увез ее в полк...
— А вокзал все такой же,— проговорила Надя,— только чище стал.
Борис очнулся от воспоминаний. Поезд стоял. Под окнами слышался разноголосый гомон, в проходе вагона толпились пассажиры.
— Может, подождем носильщика?—предложила Надя.— Тяжело ведь тебе, Боря.
— Нет, давай выйдем из вагона, тогда...