— Так... так... — подбадривает Никифор и легонько подстукивает по наковальне своим молотком. — Давай, едрена-корень...
Мокрый от пота Борька бьет и бьет. Уже онемели руки, нельзя разогнуть спины, а кузнец все переворачивает болванку с боку на бок и покрикивает:
— Еще!., еще!., так... так...
Наконец слышится долгожданное:
— Стоп!..
Никифор сам несколько раз ударяет молотком по болванке, снова сует ее в печь, кричит:
— Дуй!
Борька хватается за сыромятное кольцо, привязанное к отполированному руками шесту, и торопливо раздувает горн. А Никифор крутит цигарку, улыбается в жидкие усы, ласково говорит:
— Ты, паря, не рви, спокойно работай, а то тебя на день не хватит.
— Хватит! — уверенно отвечает Борька, сверкая счастливыми глазами...
Вечером, вконец усталый, но гордый, он замыкает кузницу, отдает ключ Никифору:
— Так я пошел...
— Куда? — спрашивает кузнец.
Борька молчит. Никифор понимающе качает головой, потом предлагает:
— Пойдем ко мне, будем жить вдвоем. Я ведь бобыль, паря...
И спокойно ковыляет на своей деревяшке по пыльной потрескавшейся дороге...
...Третий день через село идут обозы. Нескончаемым потоком движутся беженцы. Бурая пыль застилает солнце. С тоскливым мычанием бредут стада коров, блеют овцы, испуганно семеня ногами. В ушах сплошной гул автомашин, тракторов, скрип повозок, детский плач. А высоко в небе надрываются вражеские самолеты Где-то недалеко, почти за околицей, гремит артиллерийская канонада...
На пятый день становится необычно тихо. Как в могиле. Но тревожная тишина длится недолго. Ее нарушает артиллерийский снаряд, разорвавшийся у водокачки. Испуганно кудахчут куры. За селом скороговоркой стучит пулемет.
На околице появляются солдаты. Уставшие, запыленные, они бредут нестройной толпой, опустив головы. У крайней избы останавливаются. Им навстречу выходит, стуча деревяшкой, Никифор.
— Водички можно, папаша? — спрашивает пожилой военный с двумя шпалами в петлицах.
Никифор молча берет ведро и идет к колодцу. Жалобно скрипит журавль. Солдаты по очереди припадают к ведру, жадно пьют холодную, пахнущую глиной воду, наполняют свои фляги в зеленых чехлах.
— Спасибо, отец, — за всех благодарит пожилой военный и, не прощаясь, уходит. За ним спешат солдаты.
Никифор долго смотрит им вслед, тяжело вздыхает Скрипит дверь избы. На крыльцо выходит Борька, повзрослевший, окрепший за два года работы в кузнице. Он забрасывает за плечи мешок с пожитками, подходит к Никифору.
— Уходишь? — спрашивает кузнец и сам же отвечает:— Правильно, паря, иди... — Он хлопает рукой по деревяшке, вздыхает: — Эх, была б своя, махнул бы я с тобою...
А Борька молчит. Ему хочется сказать много хорошего этому чудесному человеку, заменившему ему отца и мать, но он боится расплакаться. С усилием проглотив тугой комок в горле, бормочет, пряча глаза:
— До свидания, Никифор Ильич.
— Бывай здоров, паря...
И, не оглядываясь, старый кузнец, ссутулившись, ковыляет в избу.
...Борька один бредет по пыльной, избитой дороге. На восток, навстречу низким отяжелевшим серым тучам. Его догоняет зеленая полуторка с солдатами в маскировочных халатах. Он сворачивает на обочину.
Машина останавливается. Из кабины выглядывает командир:
— Дон далече, парень?
— Вон на бугре ветряк видите? От него ещё километра три будет.
— Туда идешь?
— Угу.
— Садись, подвезем...
С километр едут молча. Начинает моросить дождь. Кто-то из бойцов надевает Борьке на голову вылинялую. тяжелую от пота пилотку.
— Вот и ты, сынок, теперь солдат.
А высоко в небе, за сизой дождевой мутью, тревожно гудят самолеты, и где-то сзади, почти рядом, гремит артиллерийская канонада...
— Пятнадцать лет,— вслух произнес Тимонин.
Да, пятнадцать лет минуло с того дня, как ему надели солдатскую пилотку. Он так и остался в приютившем его полку, в нем вырос, возмужал, нашел свой путь в жизни...
Нашел ли?..
Разве мог он предположить, что так скоро ему придется ломать жизнь, как неверно сросшуюся кость? Неужели эти пятнадцать лет пролетели даром? Да, он узнал цену многим вещам, хорошо понял, почем фунт лиха. Он научился рывком выскакивать из полутораметрового окопа, подрывать танк связкой гранат, на плащ-палатке вытаскивать из-под огня раненого товарища, пить воду из мутной, чуть затянутой тонким хрустящим ледком лужи. Он может заставить «заговорить» вражеского снайпера, чтобы на вспышку дымка из его винтовки мгновенно ответить метким выстрелом. Он умеет поднимать роту в атаку, если даже на самом бруствере окопа всплескивают фонтаны пыли от пуль...