Глава 25
ПИСЬМА С ФРОНТА
...Быть может, это письмо вы, товарищ майор, получили бы позже: мы ведь договорились, что я напишу, когда устроюсь. А получилось иначе...
Вы помните, нас было трое неразлучных: Пашка Мирошниченко, Никита Орлов и я. Вы были нашим командиром взвода, знали нас, как облупленных. На задания мы всегда просились втроем. Вы сначала хмурились, отказывали, но Пашка умел убеждать. И мы по вашим глазам узнавали, когда нужно сдавать документы и набивать карманы гранатами. На прощанье вы говорили: «Гитару, Паша, оставь...», хотя понимали, что он ее, конечно, не возьмет, потому что не положено идти в разведку с посторонними предметами. Мы уходили в ночь и знали, что вы будете до рассвета ходить в землянке и ждать... Мы возвращались под утро. Пашка докладывал о выполнении задания, а вы, улыбаясь, протягивали ему гитару: «Ну, сыграй, что ли...» Пашка тоже улыбался, облизывал шершавые губы и, перебирая пальцами струны, пел...
Мы любили Пашкины песни, знал он их много, но после возвращения пел только одну, помните: «Вьется в тесной печурке огонь...» И казалось, нет на свете никакой войны, и Пашка не ползал только что к немецким окопам за «языком», чувствуя на затылке холодное дыхание смерти, а всего лишь ходил в соседнее село за новыми песнями...
А потом была переправа через Дунай. Помните, под Эстергомом? Мутный, сырой рассвет. Туман, как молоко. Мы плыли на первой лодке. На середине реки началась кутерьма: загрохотало, завыло вокруг, закипела вода от снарядов. А Пашка, стоя во весь рост в лодке, играл на гитаре:
Эх, как бы дожить бы до свадьбы-женитьбы
И обнять любимую свою...
Он погиб от автоматной очереди, едва ступив на другой берег Дуная. Жалобно зазвенели струны, сухо треснул под тяжестью Пашкиного тела гриф гитары...
Почему я сейчас об этом пишу? Зачем бережу старые раны? Да, то была война. Мы часто теряли своих товарищей. Но разве кто-нибудь из нас думал о смерти потом, когда прогремел тысячеорудийный салют победы?!
А два дня назад, товарищ майор, я похоронил Никиту Орлова. Помните наш стремительный бросок на танках к Праге? Где-то в пути царапнул меня осколок мимы. Вы забинтовали мне голову, приказали идти в медсанбат. Тогда я впервые не выполнил ваш приказ. Меня поддержал Никита. Он тихо попросил: «За Пашку, товарищ лейтенант, а?..» Вы отошли молча, и я понял: мне разрешено остаться во взводе.
В тот последний день войны мы вышибали немцев из подвалов на самой окраине Праги. Перебегали узенькую улочку возле водопроводного крана, из которого упруго хлестала струя. Я остановился, стал закручивать кран. Вдруг на меня навалился Никита, придавил к земле. И тут раздался выстрел, я отчетливо расслышал его даже среди треска автоматов и пулеметов: Никита сразу обмяк, изо рта его хлынула кровь прямо мне на шею, за воротник гимнастерки...
Он выжил тогда, снова вернулся в наш полк, служил сверхсрочно.
Три дня назад его не стало. Он погнб за рулем машины от пули преступника...
Вчера я понял: есть фронт, которому нужны бойцы. Я иду на этот фронт...
...Андрей, извини, что пишу накоротке: тороплюсь в дозор. Уже неделю я занят по горло и чувствую себя очередным патроном в магазине: одно движение затвора и — в ствол, под выстрел. Это движение должен сделать твой отец. Я жду его, как сигнала в атаку. А полковник Рогов медлит, все присматривается, изучает.
Сейчас я вроде резерва. Работы хватает: полдня вооружаюсь — изучаю приемы самбо (на нашем фронте это самое сильное оружие), потом иду в детдом проведать Егорку (перед ним я чувствую себя в неоплатном долгу), а когда стемнеет, я до полуночи слежу за шестым окном на третьем этаже одного дома, где какая-то разношерстная компания увлекается западными танцами. Зачем это? Не знаю пока. Но я — солдат, молчу и жду настоящего задания. Верю — сигнал в атаку будет!..
...Эх, товарищ майор, дорогой вы мой Федор Иванович! Вы один можете понять, кем был для меня Никита Орлов. Теперь его нет. Остался маленький, с пуговицу, синеглазый Егорка с золотистым, как бахрома у знамени, чубиком. Он пока еще не знает о гибели отца, но трепетное сердечко его, наверное, какую-то тревогу чует. Он необычайно отзывчив на ласки. Так и кажется, что сердце его просит: «Люди, не оставьте меня!..»
Почему же убийца Никиты Орлова, осиротивший маленького Егорку, все еще бродит по свету?!
Этот вопрос я хочу задать своим новым товарищам и... не могу. Я вижу, как они ночами не спят, цепляются за каждую ниточку, а она все рвется и рвется. Похоже — в огромной скирде соломы ищут малюсенькую иголку: