Анур тоже вытаскивал из своей сумки продукты и расставлял их рядом с поданными Ябне строганиной, отогретыми уже в печи лепёшками, и мисками с горячей ухой из солёной рыбы. Благодаря Нынэля куски строганины, которые именно тут пришлось пробовать Нику впервые, он мог макать в острую горчицу или другие соусы, как расфасованные в привычные заводские упаковки, так и закатанные собственноручно женой Анура. От неё же на столе стояли в прозрачных коробочках цветные пятна овощей и фруктов, перетёртых с солью и специями свежих трав, и жареная оленина, которой за всю дорогу так и не съели мужчины ни кусочка.
— Какими судьбами? — спрашивал у Анура Ясавэй, когда первый голод был утолён.
— Хочу оставить у тебя ненадолго вот этого молодого, — ответил Анур, указав рукой и глазами на Ника. И улыбнулся так открыто и гордо, будто тот, о ком говорили, был самым лучшим подарком для ведущих уединённую жизнь людей. — Совсем ненадолго. Буквально на несколько дней.
— А сам?
— У меня же Нынэля и дети, — сам не могу остаться.
— Но я не видел в твоём доме детей, — удивился вслух Ник. — Не мог же я быть настолько невнимательным…
— Э-э, не печалься, друг. Они были в ту ночь у моей матери. Если всё будет хорошо, на обратном пути познакомишься с ними.
Внимательные и строгие, несмотря на улыбку, глаза старика остановились на Нике.
— А тебе-то это зачем? Другое дело — летом, когда тепло сюда добирается. Но сейчас… Не иначе, как веская очень причина.
— Э-э, Ясавэй! Что ты к парню пристал?! — перебил того Анур. — Словно он первый турист у нас! Пусть поживёт немного в суровых условиях, закалит характер. Ну, хочет человек такого экстрима, нам ли его отговаривать?!
При этих словах Ник опустил глаза, стараясь не встретиться ими с чёрным, как ночь, и таким же пронзительным взглядом хозяина дома. Врать, не договаривать истину, было стыдно. Нет, ему не впервые приходилось это делать, да и то, после чего его привезли в эту глушь, тоже сложно назвать честным делом. Но… Именно сейчас врать не хотелось. Возможно, под взглядом этого старика, который не откажет, приютит ровно на столько, на сколько будет нужно. Возможно, из-за тихонько сидевшей с ними за общим столом необычной девушки, украдкой бросающей на него любопытные взгляды и поспешно опускающей глаза свои чёрные вниз, словно стремясь показать, что он и вовсе ей не интересен. И не то, чтобы она тронула чем-то его сердце, но ему, видевшему и познавшему за свою не долгую жизнь их самых разных, было понятно при взгляде на эти нежные коралловые губы, что никогда в своей жизни они не произносили лжи. И не хотелось их этому учить.
Или просто осквернять этот дом неправдой. Но и открыться он, конечно, тоже не мог.
Чуть поднял голову, заметил, что в этот раз девушка не отводит глаз — ждёт, как и старик, ответа. Что ж, они имеют право знать… И, улыбнувшись заученной, не тронувшей глаз улыбкой, от которой с ума сходили тысячи женщин, ответил:
— У меня отпуск. Перед важным мероприятием. Нуждаюсь в тишине, спокойствии и уединении. Хочу слиться с природой и, поскольку работа моя связана с творчеством, попробовать взять от неё то, что ещё не звучало в моей музыке.
— Что ж, чувствуй себя так, словно ты в своём доме, — ответил Нику старик, и Анур облегчённо выдохнул.
— Может, хоть день у нас погостите? — спросила Анура Ябне.
— Нет, красавица моя, утром уеду. А ты подумай и завтра мне скажешь, что тебе привезти вскоре, когда я за Ником вернусь.
— Ник? Такое странное имя… — еле слышно от стеснения пробормотала девушка. — Оно что-то означает?
Носитель имени пожал плечами и подавил зевок.
— Нет. Просто сокращение на западный манер от моего настоящего.
— А настоящее как звучит? — вмешался Ясавэй.
— Николай.
— Ну, а Николай-то что-то означает? — продолжала допытываться девушка.
— Конечно, что-то обязательно означает. Только я, если честно, никогда не задавался этим вопросом, — и тут же, словно эти слова натолкнули его на какую-то мысль, задал встречный вопрос: — А Ябне? Просто ваше национальное имя или… с глубоким заложенным смыслом?
— Приносящая счастье, — ответил за девушку её дед, в голосе которого прозвучал звон ударяющихся друг о друга льдинок.
И в этот момент Ник ощутил, что перешёл границы дозволенного, так откровенно рассматривая интересное молодое лицо с разлившимся по щекам румянцем. Таким требовательным тоном спрашивая у неё сокровенную тайну имени. И он поспешил сгладить оплошность:
— А Ясавэй?
— Тот, кто превосходно знает территорию, на которой живёт, — ответил старик уже гораздо мягче.
— О-о, и это действительно так! — воскликнул Анур, уже начинавший засыпать прямо за столом. — Лучше Ясавэя никто не расставит ловушки по тропам песца. Он один не заблудится никогда в лесах, где захоронены наши предки. И даже пешком он с первой попытки дойдёт туда, где спрятана лодка, более того — на ней безошибочно приплывёт к самым жирным нерпам…
— Хорош, хорош, Анур, — рассмеялся задорно старик. — Не перехвали!
— Ты как-нибудь, если здоровье позволит, возьми мальца на охоту.
— Если позволит, — закивал головой старик, но Ник не поверил в то, что он на самом деле не прочь это сделать.
Но Анур никак не хотел успокоиться и продолжал рассказывать Нику из какой рыбы, самим Ясавэем в одиночку добытой, лежит на столе вот эта строганина. Потом он вспомнил, как единожды в своей жизни ходил с Ясавэем на моржа, но это было далеко отсюда, ещё тогда, когда Ябне только-только родилась.
Слушая эти невероятные истории, Ник не заметил, как постепенно опустился ближе к полу и теперь уже полулежал на своей толстой пушистой подстилке, упираясь в неё локтем. Веки становились всё тяжелее и тяжелее, и он, в конце концов, перестал прикладывать усилия, чтобы держать их открытыми. Но всё ещё вслушивался в задорный мужской рассказ, улыбаясь особо смачным подробностям и моментам. Затем вдруг почувствовал, как его голова коснулась чего-то мягкого и, открыв от неожиданности глаза, он увидел близко-близко странное лицо Ябне. Она трогала его голову своими руками, пыталась поднять, чтобы вновь положить на подушку. Потом его укрыли чем-то тёплым, но он уже не видел, кто это сделал, потому что снова закрыл глаза. А вслед за темнотой пришла и тишина.
Какое-то время они не отдавали власть ничему, что могло потревожить Ника, но потом сдались и в сон его ворвались громко лающие собаки, бегущие по невозможно-белой, слепящей глаза ровной поверхности. Когда он обернулся, чтобы посмотреть на собак, вместо них увидел большое ветвистое дерево. Это был дуб, уже полностью выкрашенный охристыми красками осени. Откуда он взялся посреди снежного плена, Ник не знал — он просто продолжил удаляться от дерева, уже глядя вперёд, уже поднимаясь по невидимой лестнице вверх. И обернулся ещё один только раз, когда мимо него пролетел одинокий дубовый листок — сухой и жёлто-коричневый. Во сне он сравнил себя с этим листком, подхваченным ветром.
Потом исчез и лист, уступив место странной Ябне, танцующей на холодном снегу босыми ногами какие-то чудаковатые танцы. Её черныё, словно смоль, волосы уже не были заплетены в тугие и толстые косы, — они развевались на ледяном ветру чёрными реками. Но всё это казалось ему не столь странным, как её лицо — именно в нём, так сильно похожем и ещё более не похожем на лица её деда и ненецких женщин, была главная загадка. Вроде, те же черты, те же, поразившие его высокие скулы, но только у Ябне они не так выдавались. И лицо — не плоское, как у других — напоминало Нику лица обычных русских девушек своим европейским типом. Вот если бы не глаза — с присущим только восточному человеку разрезом, чёрные и раскосые, окружённые смоляными красками длинных ресниц и бровей, только совсем не узкие, как у деда, — и не сказал бы мужчина никогда, что девушка эта из другого народа.