Нам здесь жить
Редакция благодарит Анну Артемьеву и «Новую газету» за предоставленные материалы
Елена Геннадьевна Костюченко
Предисловие
Нет, сказала она, ей бы хотелось обратить мое внимание еще на одно обстоятельство, а именно на отношение к боли. Если во время эксперимента появляется боль, — например, вот как сейчас, начинает болеть голова, — то никогда не надо останавливаться и уходить от боли. Вместо этого надо направить на нее свет внимания.
Питер Хёг, «Условно пригодные»
«Не думай об этом, не задумывайся даже. Съедешь», — говорит старший лейтенант милиции Дима стажеру Елене Костюченко. Перед этим Лена предлагает позвонить матери задержанного наркомана, сказать, что ему перед отправкой в тюрьму можно перенести белье и одежду. В ответ на предложение стажера опера смеются и объясняют, что на всех задержанных оформляется одна и та же бумага: «В связи с отсутствием родственников в Москве обеспечить задержанного сменой белья и одеждой по сезону не представляется возможным».
Собственно, фраза «не задумывайся даже — съедешь» могла бы служить исчерпывающим эпиграфом к книге Костюченко, — и вовсе не потому, что читатель не задумывается о вещах, которым посвящена эта книга. Имеется в виду, конечно, не риторический «читатель» и даже, может быть, не всякий читатель «Новой газеты», для которой Костюченко обычно проводит журналистские расследования, вошедшие в этот сборник, — имеется в виду читатель, взявший «Нам здесь жить» в руки неслучайно. Как раз этот-то читатель вполне задумывается и о том, что больных с воспалением легких и отеком мозга в терминальной стадии выписывают умирать домой, и о том, что при арестах вместе с милицией приезжают «постоянные понятые», — те, кто попался на каких-то мелочах и теперь обязан служить ментам, — и про то, что в четырехстах километрах от Петербурга есть семьи, выживающие только благодаря огородам и браконьерству, и про российских военных, погибших в Донбассе, где Россия не воюет. Тяжесть чтения текстов Костюченко — в том, что она предлагает такому читателю не откровения, а иллюстрации; в том, что персонажи ее расследований наполняют читательские догадки, страхи и подозрения живой кровью. Некоторым образом, эти тексты лишают силы те копинг-стратегии, которые всё-таки позволяют «думающему» и «трезво смотрящему на вещи» читателю психологически выживать в современной России: например, стратегию остранения (одно дело — теоретически понимать, что человека можно сунуть головой в Вечный огонь, другое — узнавать подробности, имена и обстоятельства) и стратегию, которую хочется назвать «черным оптимизмом» («я знаю, что все очень плохо, но не может же все быть так плохо»). Да, все так плохо. Вот имена, обстоятельства, подробности.
Петр Аксенов писал, что в текстах Костюченко часто рассказывается про две категории людей: «тех, кто условно не может или не хочет вырваться из замкнутого круга, и тех, кто, так или иначе пытается это сделать». Разговор о том, почему того или иного персонажа этой книги можно было бы отнести к одной из названных категорий, мог бы, кажется, стать для понимания текстов Костюченко очень важным. В очерке об убийстве молодого рабочего Алексея Денисова (в городе Кольчугино Владимирской области) она пишет: «четверо отморозков сожгли <его> заживо на Вечном огне. Казнили за то, что он сделал им замечание — нельзя пить пиво на мемориале. Это сообщение будто ударило под дых. Я еще только ехала в Кольчугино, а мир уже стал черно-белым. Есть герой, и есть ублюдки… На месте все оказалось еще хуже. В самой фабуле появились другие детали, но не они решающие. Сама жизнь вокруг оказалась иной. Я не делаю никаких выводов, передаю только то, что видела и что слышала». Собственно, другие детали в фабуле и де-факто как раз оказываются решающими, — может быть, не для дела Кольчугина, но для того, как воспринимать (при желании) тексты Костюченко: в описываемом ею мире ни один человек не может (или не хочет) вырваться из замкнутого круга и все так или иначе пытаются это сделать. Эти попытки могут быть слабыми и безвольными, как подрагивания век у коматозника, а обстоятельства — невыносимыми и всесокрушительными, как паралич (и, кстати, «нежелание» вырываться из обстоятельств тоже вполне может быть продуктом обстоятельств и, в свою очередь, обстоятельством). Кем, например, считать Евгения Короленко, который внезапно уехал воевать в Донбасс, оставив жене записку: «<…>Мне очень тяжело находиться так, не работая, не живя, просто тупик какой-то. В общем, я уехал в Донбасс, там меня ждут, перспективы есть. Потом расскажу, если останусь жив. Люблю тебя.