Где бы на людях ни появлялся Альберт, он казался скучающим, выглядел утомленным; лишь когда пришло время возвращаться домой, он почувствовал облегчение. Его новый автомобиль ломился от подарков, начиная с холодильника и кончая всякими мелочами.
Газеты Сиднея освещали каждый шаг Наматжиры, и у многих сложилось впечатление, что с ним носятся, как со «звездой», ради рекламы, нисколько не считаясь при этом с его личными чувствами. Лорд-мэр призывал к широкой кампании за улучшение положения черного художника, выступал против «постыдного обращения» с Наматжирой в Северной Территории.
Бил Хэрни, близкий друг Альберта, занимавший одно время какой-то пост в департаменте по делам туземцев, с негодованием писал в аделаидской «Ньюз»: «Не пристало лорд-мэру столицы штата, граждане которого в прошлом безжалостно истребляли коренных жителей, рассуждать о «постыдном обращении». Я до глубины души возмущен позорным и унизительным использованием великого австралийца в рекламных целях, с тем чтобы магазины могли сбыть побольше залежалых товаров. Постыдно и недостойно играть на славе и таланте Наматжиры для собственного прославления. Некоторые носятся с ним лишь потому, что работы его стали модными. Надеюсь, они не откажут ему в практической помощи, когда он состарится и будет нуждаться в поддержке».
А тем временем Альберт возвращался в Центральную Австралию и не ведал, что вновь разгорелся спор вокруг его имени. Он ехал в новом грузовике в сопровождении Кита и Берта Гардинера, который вел машину. В Кутамундре, где они остановились переночевать, в честь Наматжиры был устроен обед. Его дала Барбара Андерхилл, отец которой одно время жил в Алис-Спрингсе.
Узнав, что знаменитый Наматжира находится в городе, мэр Кутамундры спешно решил поприветствовать его от лица жителей. Когда мисс Андерхилл передала Наматжире во время обеда просьбу мэра, он согласился: «Ну что ж, пусть». Выслушав приветственную речь, Альберт промолвил: «Барбара, будьте добры, чуточку лимонада. Благодарю вас, мистер мэр». На этом все и кончилось.
На Альберта никогда не производило никакого впечатления высокое положение людей. Он любил в людях людей, а не сановных лиц.
В течение двухтысячемильного путешествия из Сиднея радость Альберту доставляли порой самые простые вещи. Берт Гардинер рассказывает: «Альберт увидел иллюминированный фирменный знак с изображением барашка, рекламировавший бензин фирмы «Золотое руно». Барашек так ему понравился, что он тут же заявил, что хочет такого же для своей любимой внучки Бидди. Грузовик наш и так уже был полон даров для семьи, но Альберт продолжал настаивать, что хочет барашка, и все тут. Каждый раз, когда мы проезжали мимо или останавливались у заправочной станции фирмы «Золотое руно», Альберт начинал твердить: «Я хотел бы одного из таких барашков». Дело кончилось тем, что на одной из обслуживающих станций хозяин, услышав настояния Альберта, спросил у меня, всерьез ли просит об этом Альберт. «Вы еще сомневаетесь? — ответил я. — Да он вот уже добрую тысячу миль требует такого барашка. Сколько дней не дает мне покоя!» Хозяин посмеялся и, войдя в наше положение, сказал, что недалеко на свалке есть старый, но еще вполне приличный «барашек», его водрузили там местные шутники, сорвав с гаража в канун Нового года. С радостной улыбкой забрал Альберт своего долгожданного «барашка» и погрузил в автомобиль».
По приезде в Алис-Спрингс Альберт в первую очередь попросил остановить машину у больницы, где после операции поправлялась Рубина. Нагрузившись подарками, яркими хлопчатобумажными платьями, красивыми шарфами, теплыми одеялами, он направился в палату к супруге и свалил все ей на кровать.
«Когда волнение, вызванное подарками, улеглось, — рассказывала сестра Шнейдер, — Альберт лично поблагодарил дежуривших сестер за уход за его женой. Рубина намекнула Альберту, что было бы неплохо, если бы он написал что-нибудь для хирурга и меня в знак благодарности за наши о ней заботы. Через несколько дней, когда я подошла к койке Рубины, она извлекла из тумбочки великолепную акварель Альберта и, смущаясь, предложила ее мне; лицо ее светилось счастьем и гордостью.