Многострадальный абориген вновь стал притчей во языцех. Высказывались мнения за и против, чаще всего запальчивые, но иной раз не лишенные здравого смысла. Стал он и объектом проповедей в церквах. Политические деятели доказывали, что ни один австралиец не может быть лишен права гражданства. Лига сторонников прогресса аборигенов открыто осуждала вопиющую несправедливость по отношению к прославленному художнику, которому, чтобы сохранить верность семье, не оставалось ничего, как по-прежнему влачить жалкое существование.
А как относился ко всему сам Наматжира? «Все эти неприятности расстраивают меня. Я потерял сон. Я хочу, чтобы меня оставили в покое», — заявил он одному репортеру. Альберт слышал, что Брэкенрег критикует его в прессе, но, когда до него дошли слухи, что их деловые отношения прекращены, он опроверг их: «Если и прекращены, то, во всяком случае, не мною». У Альберта сложилось впечатление, что его посредник придержал тысячу фунтов для строительства дома на земле, которую отведет для него департамент по делам коренных жителей, и хотел обсудить этот вопрос с властями. Все это время Альберт усердно работал. В ущелье Глен-Элен за пять недель он написал девять картин, каждая стоимостью в сто фунтов.
Брэкенрег опроверг заявление Альберта: «Альберт ошибается, говоря о тысяче фунтов, которые я якобы придержал для него на строительство дома. Ему, вероятно, невдомек, что это не его деньги. Они полностью заработаны мною и предназначались ему в дар в виде помощи на строительство дома. Я по-прежнему готов дать ему эти деньги, если он действительно захочет помочь своему народу в налаживании жизни. Но я против того, чтобы он строил дом, который будет использоваться для пьянок. Наматжире решать, быть ли и дальше нашему союзу художника и посредника или нет. Я уже предупреждал его, что если он будет продолжать пить, то пусть не рассчитывает на меня как на своего посредника. Но я готов и впредь помогать ему, если он постарается изменить свои привычки. Всего лишь два дня назад я говорил с нашим общим другом Рексом Бэттерби и уполномочил его отобрать работы Альберта. Я просил его передать Альберту, что я хочу помочь ему. Однако не буду платить денег, если он намерен их проматывать». На этом и прекратились все разговоры о разногласиях Брэкенрега с Наматжирой.
Альберт продолжал жить в своем лагере у Моррис Соук. Иногда он наезжал в город, привозил своих родственников и накупал им подарков: всякой одежды и съестного.
Рано или поздно под огонь критики должны были попасть старые друзья и советчики Альберта миссионеры-лютеране, которые, как казалось, оставили его одного в беде. В действительности же пастор Альбрехт, обосновавшийся в миссии в Алис-Спрингсе, не раз обращался к Альберту, пытаясь помочь советом и утешением, но ему уже больше не удавалось подобрать ключ к художнику. Альберт был разочарован и ожесточен, это был уже не тот любезный, учтивый человек, внушавший большое уважение окружающим, как в прошлом. Как-то напившись, он оскорбил Рубину. В слезах она пришла к пастору Альбрехту и умоляла позволить ей остаться в резервации для аборигенов при церкви. Она заявила, что не хочет больше ездить с Альбертом рисовать, что она слишком стара жить под открытым небом и что ей очень тяжко, когда люди вокруг напиваются и становятся грубыми. «Альберт так изменился сейчас, — сокрушалась она. — Он часто печален и угрюм. Не такой, как бывало в миссии. Тогда все были счастливы».
Пастор Альбрехт, некогда купивший Альберту первые в его жизни кисти и краски и с гордостью следивший за развитием таланта аборигена, упорного в овладении своим мастерством, был очень огорчен происшедшими в нем переменами. Альберт наотрез отверг предложения вернуться в Хермансбург: «Теперь я во всем равен белым. Я хочу жить в городе, где сам веду дела по продаже моих картин».
Когда его укоряли за безрассудную трату денег, он отвечал: «А зачем копить деньги? На них я ведь все равно не могу приобрести то, чего я хочу больше всего, — дом в городе. Мне не дают жить в городе из-за моей семьи. В Сиднее мне говорили: «Получи полные права, Альберт, и тогда живи, как белые, строй дом, где только пожелаешь». Но не могу же я бросить семью. Какой мне прок в моих гражданских правах? Если я пью, как пьют белые — я своими глазами видел это на больших вечеринках, — меня поносят».