Они уже остановились на углу Староконюшенного и Сивцева Вражка — до дома Алексея Кондратьевича рукой подать. Вечер вступил в свои права: и темнота в небе сгустилась, и воздух, по-весеннему влажный, стал холоден. Уютно светил уличный фонарь, и ему вторили окна, приглашая в домашнее тепло, к ужину, к пледу, к семейным радостям. Молодых людей, впрочем, не так уж манили жилые покои. Одного ждал дома суровый отец, другого — толпа соседей по ночлегу да убогая койка. Обоим ещё был памятен сытный обед, они не успели проголодаться. Кроме того, молодая кровь делала их нечувствительными к холоду весенней ночи. Тем не менее задерживаться на улице не было резона ни Алексею Кондратьевичу, успевшему вернуться как раз вовремя, чтобы избежать отцовского недовольства, ни Николаю, которому предстояло больше получаса топать пешком по опустевшим улицам до своего жилища в Дорогомилово. Как ни хотелось говорить обстоятельно, а требовалось ужаться и перенести дальнейшие беседы на потом. Извольский стал говорить быстро, собранно:
— Папка, и в ней подшиты строительные сметы. Отчёты о затратах при постройке домов. Десять смет датированы началом двадцатых годов прошлого века, ещё четыре — серединой сороковых. Подписаны, соответственно, двумя подрядчиками.
— А что масонского в строительных сметах? — удивился Николай.
— На первый взгляд, ничего. Но документ странный. Ты представь себе. Обыкновенные жилые дома. Заказчики не указаны. Для чего-то сметы подшиты вместе. Что их объединило?
Николай пожал плечами. Дело ясное, какая тут загадка?
— Все дома строили для семейства Листовых.
— Четырнадцать домов?! — воскликнул Алексей Кондратьевич. — Листовы — богатый род, но не до такой же степени… Нет-нет, мне и в голову не пришло. Это надо быть Юсуповыми!.. Я рассуждал иначе. Допустим, подрядчик вёл учёт для себя. Но каким образом папка со сметами оказалась в архиве действительного статского советника, служившего по Министерству юстиции? Никаких ведомств по строению он никогда не возглавлял даже вследствие какой-нибудь курьёзной оказии — это я уж успел понять из содержимого его архива. Я из чистого крючкотворства стал внимательно разбирать сметы.
— Вы что, нашли тайные знаки? — спросил Николай нетерпеливо.
— Ни единого. Совсем другое! Кое-где приложены размеры помещений, ну и сколько отделочных материалов пошло. Это ведь по моей специальности, и я заметил несоответствие общих размеров дома сумме размеров отдельных помещений — естественно, с учётом толщины стен. Предположил тайные комнаты и вообще тайники. Раз такое дело, воспользовался разрешением Игнатия Фёдоровича делать с документами, что мне вздумается, и забрал папку с собой.
Извольский поднял документы Комиссии для строения города Москвы, которая руководила всем послепожарным строительством в городе в десятых — двадцатых годах прошлого века. Изучил тогдашние цены на разные строительные и отделочные материалы и обнаружил, что сметы завышены процентов на двадцать. Даже с учётом секретных помещений завышены. Стало быть, или подрядчик водил за нос заказчика, или материал был особенный.
За разъяснениями молодой человек, разумеется, обратился к хозяину архива, правдиво сославшись на трудности систематизации.
Алексей протянул Листову найденный документ.
Хозяин взял папку, легко поднялся из кресла и подошёл к окну в том месте, где был промежуток между гардиной и рамой. Подставив бумаги к свету и приложив к глазам пенсне, перелистал.
— Это не моё. Это принадлежало моему покойному сыну… — сказал Листов и медленно вернулся к своему креслу. — Моего сына скоро тридцать лет как нет в живых.
— Простите, что потревожил вас, — смутился Алексей.
Отступать ни с чем ему отчаянно не хотелось. Как бы всё-таки продолжить беседу?
— Не смущайтесь, — угадал его состояние старик. — Мне горько говорить о сыне. Знаете, потеря детей никогда не заживает. Горько, но уже не тяжело. Я готов. В середине восемьдесят первого года сын принёс домой эту папку. Я в глаза её не видел, теперь впервые держу в руках. После гибели Тимофея я не заглядывал в его бумаги. Долго не хватало духу, а потом потеряло смысл.
Он помедлил, а затем Алексей, не веря своему счастью, услышал:
— Это масонские дела. Тимофей был масоном. Я, признаться, не возражал против увлечения сына масонством: серьёзное дело лучше, думалось мне, чем гулянки да азартные игры. Я уважал сына и не влезал в его дела. Но и Тимофей отвечал мне уважением и доверием. Он счёл нужным объясниться. Предупредил меня, что имеет поручение хранить документы, принадлежащие ложе. Сын был рядовым членом ложи. Все разобрали понемногу.