Минхотеп, управитель царского дома и начальник церемоний, выдержал паузу и начал речь:
— Царь, возлюбленный сын Амона-Ра, Север и Юг стран Нила лежат у твоих ног! Мы, народ твой, радели о твоих храмах и дворцах, матери рожали детей, торговый люд умножал богатство царства твоего. Зерно прорастало скорее, чтобы по возвращении своего повелителя явить богатые плоды. Нил разливался шире, чтобы ты скорее вернулся в свои владения. Так поведай нам о твоем походе против подлых племен Юга!
Тутмос, который был мал ростом, но силен духом, неспешно и величаво повернулся к толпе и заговорил зычным голосом, не сопровождая слово свое даже малым жестом:
— Я, царь Тутмос, с соблаговоления отца моего Амона растоптал и поверг в пыль восставших против владыки Обеих земель. От меча моего и булав моих воинов сокрушились вероломные подобно столбам наших предков перед городскими вратами, хоть и было их великое множество — как песчинок в пустыне.
— Вечно живи, наш царь Тутмос! — неслось из тысяч глоток. — Ты, явившийся нам подобно богу Ра! Север и юг припадают к стопам твоим, и крепости слезно молятся о тебе и царствии твоем!
Когда ликование улеглось, фараон продолжил:
— Посмотрите на наши доверху груженные корабли! Золото и дорогие одежды, соль и бобы привез я добычей. Страна за порогами богата сокровищами, но лежит она в стороне от великого Нила, и не хватает в ней воды. Воды в наших бурдюках едва достало на обратный путь, так что половину пленных пришлось убить. И все-таки женщины жителей песков оказались выносливее своих мужчин, и теперь каждому дому достанется в рабыни нубийка. А в доказательство нашей храбрости взгляните на эти корзины.
Восторженный рев пронесся по толпе, когда воины погнали с корабля нубийских женщин. Цвета эбенового дерева, гибкие, с изящными, как у газелей, движениями, обнаженные чернокожие нубийки балансировали по узкому трапу. Но не их нагота возбуждала сердца и умы египтян, нет, а то, что находилось в корзинах, которые они несли на головах. Когда по указке царского писца Неферабета женщины высыпали содержимое к ногам фараона и знати, Хатшепсут с отвращением спрятала лицо на пышной груди кормилицы Сат-Ра. Она не хотела видеть, как перед фараоном растет груда из сотен пенисов, отрезанных у мужей и отцов нубийских рабынь. А над горой половых членов царские гвардейцы, играя сильными, натертыми маслом мускулами, уже затянули боевую песнь, перекрывающую неистовые вопли толпы:
— Тутмос, ты — царь царей во всех странах, поправший своими сандалиями мятежников! Нет больше бунтарей на Юге, нет врагов на Севере. Города их превратились в руины благодаря твоей силе и мощи!
Под пронзительные звуки флейт и тамбуринов воины фараона начали разгружать парусник на глазах разгоряченных фиванцев. И Неферабет, царский писец, заносил в свои свитки каждую шкуру, каждый сосуд, каждую слоновую кость, как и всякий сундук или ларец. В мгновение ока вокруг нагих нубиек, выставленных на продажу, началась возня и даже потасовки, ибо все желали заполучить одну из крутобедрых зрелых женщин, на которых ночью можно навалиться всей тяжестью, а днем навалить тяжелую работу. Юные хрупкие существа, почти дети, особым спросом не пользовались — по той же причине.
Нубийки безучастно взирали на эту суету. Казалось, после страшных событий последних дней у них уже не осталось слез и они просто-напросто были благодарны судьбе, что всё еще живы.
— Эй, человек, ты меня хотеть?
Тети, целитель и, волхв, обернулся, чтобы посмотреть, кто там лопочет у него за спиной.
— Нгата, — сказала рослая нубийка. — Я… есть… Нгата! — Она ткнула себя в пышную грудь.
Волхв исподтишка огляделся, не наблюдает ли кто за ним, а затем отвел женщину, чья кожа блестела, как полированное эбеновое дерево, в сторону и изумленно спросил:
— Каким это образом ты говоришь на нашем языке, нубийка?
Она смотрела на него, вытаращив глаза, а когда Тети медленно и с нажимом повторил свой вопрос, ответила с виноватой улыбкой:
— Не понимать, человек. Нгата не понимать.
При этом она так энергично замотала головой, что ее груди затряслись, и Тети крикнул писцу:
— Неферабет, я беру эту. Ее зовут Нгата.
Во время раздачи и переписи трофеев, грозивших затянуться до позднего вечера, фараон все так же невозмутимо взирал вдаль. Потом царь Тутмос поднял скипетр, и из толпящихся вокруг балдахина людей с быстротой молнии образовалась стройная процессия во главе с управителем царского дома и начальником церемоний Минхотепом. За ними последовали вельможи и чиновники, царские жены и аристократки, бритоголовые жрецы в накинутых на плечи леопардовых шкурах и, наконец, сам фараон в окружении «спутников правителя». Сплоченными шеренгами, по десять в ряд, к процессии присоединялись фиванцы, которые шествовали степенным, размеренным шагом — как предписывал звучный ритм литавр.
Перевозчик у берега Нила хрюкнул и завалился в своей лодке, словно жирный, набивший брюхо кабан.
Вонючий бурдюк, опорожненный до последней капли, валялся рядом. Кажется, слегка перебрал. Но он был не единственным, кому хмель ударил в голову, — ведь сегодня вино бесплатно наливали любому как в питейных заведениях, так и прямо на улицах города.
В бледном свете луны, отражающемся на водной ряби сверкающими иероглифами, к лодке приближался человек со светящимся стеклянным шаром, который выдавал в хозяине богатого фиванца, ибо такие масляные светильники мог позволить себе далеко не каждый.
— Эй, ты, перевозчик! К западу!
Лодочник не шелохнулся.
— Я заставлю тебя подняться! — воскликнул благородный господин и, запрыгнув в лодку, пнул перевозчика в бок. — К западу, старик, к западу!
Лодочник подскочил так проворно, что утлое суденышко угрожающе закачалось. Он схватил свой шест и, прежде чем направить нос лодки в полноводные струи, пробормотал:
— Господин, никто по своей воле не отважится ночью посетить Долину Шакалов, где мертвые нашли свой покой.
— Тебе незнакомо мое имя?
— Нет, господин.
— Я — Инени, верный советник фараона и начальник работ в Карнаке.
— О, господин, не вы ли ставили великие пилоны в честь Амона, Мут и Хонсу?[8] Чего же вы хотите на том берегу мертвых, где царствует Осирис?[9] Да еще в такую ночь, когда все празднуют победу нашего фараона!
— С каких это пор ты требуешь отчета у своих нанимателей? Давай без лишних слов, в путь, к западу!
Оттолкнувшись шестом, перевозчик проворно повел лодку, так что казалось, будто течение само несет ее к противоположному берегу. Инени сидел молча. Посередине реки он поднялся и описал своим светильником полукруг в воздухе. Как только они достигли другого берега, из темноты вынырнули две мужские фигуры. Один из них вел за собой осла, чтобы встретить странного гостя.
— Да, вот еще что, — обронил Инени, прежде чем покинуть лодку. — Никому ни слова об этой поездке. Проклятие Осириса падет на тебя, если не повинуешься моему приказу!
Лодочник отчаянно закивал.
Инени, не говоря более ни слова, взгромоздился на осла, и трое мужчин исчезли в темноте. На развилке, там, где тропу пересекала дорога, ведущая с севера на юг, они наткнулись на группу оборванцев всех возрастов, с лопатами, ломами и корзинами. И хотя беднякам не была известна цель этого ночного сбора, все они послушно зашагали за человеком на осле.
А тот направил животное по каменистой горной тропе, круто поднимающейся в скалы, о которых шла молва, что там обитает Осирис, властелин царства мертвых, ночью восходящий вместо солнца. Не слишком уютное место!
На середине пути Инени оставил тропу. На плато, усыпанном валунами и обломками скал, которые с незапамятных времен хранили полуденный зной и прохладу ночи, он остановился. Размашистым шагом, эхом отзывавшимся в мертвой тишине долины, он очертил квадрат, обозначив углы камнями, потом дал спутникам знак опуститься на землю и заговорил приглушенным голосом:
8
Мут — в египетской мифологии богиня неба, жена Амона; Хонсу — лунное божество, бог-повелитель времени, покровитель медицины. (Примеч. ред.)
9
Осирис (Озирис, грецизированная форма древнеегипетского Усир) — бог умирающей и воскресающей природы. (Примеч. ред.)