— Я думаю об официанте, — ангел зевнул, из неоткуда материализовался клетчатый плюшевый плед, укрывший Вифанаила, по домашнему свесившийся с поручней кресла-качалки. — Зачем гонять парня, если можно самому справится с этой нехитрой работой. Это добродетель, черт.
Трензив усмехнулся и отхлебнул пива:
— Добродетелью вы тоже злоупотребляете. Это пожалуй самый расхожий материал для злоупотребления. Вы эгоисты и негодяи, покрывающие свои пороки красивой оберткой добродетели.
Ангел зло сверкнул глазами, но тон его, когда заговорил, был все тем же насмешливым:
— И кто это говорит? Негодяй и эгоист. Слуга негодяя и эгоиста. Средоточие порока.
— Да, но мы этого не скрываем и не строим красивых философий, мы…
— Вы строите эти философии, — резко оборвал его Вифанаил. — Строите.
— Пример, пожалуйста, — от очередной креветки оторвалась голова.
— Получите: Гёте. Еще? Ницше. Любой автор пишущий на тему дьявола и продажи души. Или это не ваша работа? Нет, милый мой. Вы врете, врете людишкам почище нашего. А мы говорим правду. Потому что нам незачем врать. Потому что мы правы. Потому что за нами сила.
— За вами наглость, — Трензив ополоснул руки и снова приложился к кружке. — Зачем вы здесь сейчас? Раб божий понадобился, так он не божий. Он на контракте.
— Не волнуйся, он к нам и не попадет, — ангел поднялся и резко распрямился, возвышаясь над столом. — такие сволочи, как твой Алтаев в раю не приживаются.
— Я не волнуюсь, мальчик мой, — голос Трензива засвистел покровительственными нотками. — Я спрашиваю. Для вмешательства в жизнь человека нужны веские причины.
— Как продажа души например, — Ангел кажется увеличился в размерах. Качалка за ним рассыпалась в прах, пространство вокруг накалилось, приобретая цвет пустынного солнца.
— А что вы имеете против контрактников, — Трензив поднялся по другую сторону столика. Кружки и стаканы на столе лопнули, разлетевшись мелкими осколками. Проводник достиг размеров ангела, вокруг него заплясали огненные всполохи.
— Я заберу с собой наместника дьявола на земле, — прошипел Вифанаил. — И ты мне не помешаешь, черт. Я заберу его и рай ему будет хуже ада.
Сергей дернулся в сторону от средоточия двух сил, но Трензив опустил руку ему на плечо, вжимая в сидение:
— Сидеть! — рявкнул проводник и повернулся к ангелу. — Прежде чем забирать наместника дьявола, выдайте-ка мне наместника бога. Думаю папа римский будет достойной заменой Сергею Борисовичу.
Алтаев снова дернулся. В голове, словно вспугнутая стая летучих мышей, метались обрывки мыслей. Убрать руку. Убрать проводника… Нет… самому убраться… Убери руку, черт!
Последняя мысль была столь яркой, что, видимо, оформилась как желание. Трензив убрал руку, рявкнул что-то ангелу. В глазах проводника полыхало адское пламя, по плечам, груди, рукам плясали огненные языки. Волосы пламенели, как костер в пионерском лагере. Рядом с ним начали плавиться стены.
Алтаев подскочил с места и бросился к выходу. В кафе уже поднялась паника, люди метались, не давая прохода. Неизвестно почему их вдруг стало много. Кто-то ломился вон из кафе, кто-то наоборот пытался попасть внутрь. Завыли вдалеке полицейские сирены.
Сергей пер к двери, проталкивался, нещадно расчищая проход локтями.
— Сережа!
9
Алтаев повернул голову и выматерился. Сквозь толпу к нему протискивалась Ольга Акименко.
Сзади громыхнуло. Сергей обернулся. Ангел стоял против проводника, вокруг него полыхали молнии. В глазах Вифанаила блестели ледяные осколки звезд. Страшный блеск.
— Сережа, что происходит? — Акименко протиснулась-таки к нему и теперь держала Сергея за локоть.
— Не знаю, — отозвался он, почти не погрешив против истины.
— ОООООТВААААААЛИИИИИИ!!! — прогремел Вифанаил. Голос его потонул в оглушающем грохоте, полыхнуло так, что о столике, за которым сидел еще пятнадцать минут назад Сергей, не осталось и воспоминания. Пол и стены в том месте тоже пришли в негодность.
Сквозь тающий свет и осыпающуюся штукатурку было видно, как скрючился Трензив. Проводник держался за левый бок, дышал тяжело.
— Держи его! — крикнул ангел и ринулся на Алтаева.
Сергей ничего не успел сообразить, просто закричал по-детски, крикнул первое, что пришло на язык:
— Стоять!
Ангел замер.