Минуты не разлучая.
Ночь – для луны и молитв,
Она для души неспящей.
Для Господа и стихов.
Блажен, кто обрящется бдяща…
И в этот тонкий момент
Между дремотой и явью
Мне кажется, ветер поет:
Ай лав ю…
Октябрь
Прошли вечера теплых ливней,
Настали дни серых дождей:
Бисер холодный и липкий
За шиворотом у людей.
Замёрзшие пальцы жмутся
Друг к другу в карманах плащей
И если вдруг кто улыбнется –
Украдкою от друзей.
Налей мне глинтвейн от простуды,
Себе в чай – каштановый мед.
Когда на душе слишком липко,
Так дорог, кто точно поймет.
Я бегу по льду раскорячившись…
Я бегу по льду раскорячившись,
Я скольжу по асфальту, паря
В холода и морозы первые
Из неспешного ноября.
Свежий воздух вдохну накрепко,
В грудь побольше зимы наберу.
Хорошо, что с тобой мы встретились,
В чёрном городе поутру.
В переулке тёмном подсвеченном
Жёлтым светом того фонаря,
От которого разбегается
По каналам зыбь янтаря.
Серый город стал вдруг белым…
Серый город стал вдруг белым,
Словно мертвая невеста.
Здесь сегодня неспокойно,
Не найти как будто места.
Чёрный крест – видна дорога
От порога до порога:
Через садик по бульвару
И свернуть потом немного.
В ожиданье в чёрном фраке
Грач в вечернем полумраке,
Сизый голубь, две вороны:
Сюртуки и клювья в лаке
Накрошу ржаного хлеба,
Пусть слетятся на поминки.
И кружатся в вальсе листья,
Руки, крылья и снежинки…
Луна
Цветы – весной. Кукушка – летом…
А осенью? А осенью – луна.
Огрызок ночи, ледяной осколок,
В сиене неба тонкая слюда.
И зябко корчится, как будто от мороза,
И светит жалостно на фоне фонаря.
Кренится в бок, немного сиротливо,
И усмехается, когда полна – сполна.
Окна открой, вдохни…
Окна открой, вдохни
Ветер с октябрьской стужей,
Холод и дождь не враг
Тому, кто всегда простужен.
Тому, кто давно закалён,
Тому, кто хронически болен.
Тому, кто горит как клен,
Кто в мороси с моря просолен.
Просто дыши и все,
Это совсем не мало.
Если ты жив ещё.
Если тебя не стало.
Имя твоё
Имя твоё – как ягель и снег,
Морозный таежный осенний ночлег,
Оно – мириады созвездий в пустыне,
И пряный чай, что на улице стынет.
Созвучие букв – надежда и вера,
Круглое имя – вселенной сфера,
Города тишь и музыки вечность,
Космос и Бог, и в них – человечность.
Синяя ночь, пустой ресторан,
Плечи мои накрывший кафтан.
Корица, имбирь, золотой Коран.
Ветер в страницах, закладка – шафран.
На перроне
Снег летел.
Гудел перрон:
Обнесенный серой сеткой,
Рваной клеткой ограждён,
Мелкой крупкой побелен.
Здесь отлично б срифмовались
Слово "я" и слово "он".
Только стих мой не об этом,
Не об этом и не том.
Надрывались и пыхтели,
И глядели поезда
В неизведанные дали,
Где ведет во лбу звезда.
Где сияет тусклым светом,
Бледной лунной полосой,
Отраженный рикошетом
Путь понятный и простой.
Две звенящие полоски,
Две натянутых струны:
Рельсы, рельсы,
Шпалы, шпалы.
Я смотрю и смотришь ты
Гул отчаянный раздался,
В проводах – протяжный стон
"Провожатым: отправленье!"
Пять минут, покинь вагон.
Что-то сердце моё расстучалося…
Что-то сердце моё расстучалося
И заныло как ветер в трубе.
Я в заснеженном лесу спрячуся
В ледяной и пустой избе.
Я скукожусь в углу цапелькой,
Кочергой достану угли.
Раскидаю золу по полу
От стихов, что мы пачками жгли.
Пепел выгребу весь до капельки
Из остывшей большой печи
И рассыплю его тропками,
Чтобы путь не терять в ночи.
Нет, не болит голова…
Нет, не болит голова
И не немеет тело.
Ноябрь растаял сперва.
Декабрь ещё незрелый.
Мне очень хотелось бы стать
Томиком Ахматовой –
Лежать на сукне стола
Рядом с прибором агатовым.
Чтобы листал его
Лишь северный жесткий ветер.
И разметал стихи,
Которых никто не встретил.
И были б кругом холода,
Смеркалось с утра чтоб пораньше.
Дети и старики
Вдруг становились старше.
В лесах бы стояли храмы,
И дым чтобы шёл из труб,