– Китти Сингапур! Китти Сингапур! – гудело по комнате.
– Вот это – девушка! – кричал коренастый американский матрос, сбрасывая на колени сидевшей с ним дамы пивные бутылки.
Ловкие бои разносили бренди.
– Кто любит Китти, тот выпьет вместе с ней! – задорно воскликнула Китти, поднимая стакан.
Десятки рук последовали ее примеру.
Черный барабанщик выстрелил белками в своих товарищей, и оркестр разразился бурей. Смычок скрипача метался, как подбрасываемый ветром бамбуковый стебель, и скрипка, взлетев на воздух, повисла на нем, завертевшись ветряной мельницей. Пианино звенело, как посуда на тонущем корабле. Барабанщик дергал плечами, словно его кусали москиты, пускал в ход пронзительную сирену и стучал палками по привязанным к барабану деревяшкам, охваченным смертельным ознобом.
Комната наполнилась смятением.
Сгустившееся электричество прорвалось молнией. Китти вскочила на стол и закружилась, как гибнущая шкуна.
Концы шалей реяли парусами. Взлохмаченные волосы взлетали сигнальной ракетой. Затрещала обшивка пианино. В последний раз взмыл голубой парус – Китти соскочила со стола. Гром аплодисментов заглушил оркестр.
Матросы ревели от восторга, свистели, топали ногами. Многие подходили к Китти, преподнося ей неуклюжие комплименты.
Китти подсела к американцам, вызывая ревность остальных столов.
Счастливые американцы были на седьмом небе. Они кидали победоносные взгляды, красноречиво говорившие об их готовности отстоять против всех доставшуюся им лакомую добычу.
Оркестр заиграл шимми.
Коренастый матрос, тот самый, который облил пивом платье своей дамы, неожиданно, обняв Китти, потащил ее танцевать. Она не протестовала, гордая своей властью над этой звериной толпой. Ей захотелось скандала.
У стойки стоял молодой итальянский матрос, давно не сводивший с нее влюбленных глаз. Китти улыбнулась ему. Черноглазый матрос побледнел от счастья.
Китти выскользнула из объятий американца и протянула руки молодому матросу. Сияющий юноша привлек ее к себе, и они унеслись в другой конец зала.
Сидевшие за столом итальянцы шумными криками приветствовали удачу товарища.
Коренастый американец сжал кулаки.
– Я боюсь, как бы не вышло чего-нибудь между вами, – задорно шепнула Китти, прижимаясь к юноше.
– Ради вас я готов драться со всей Америкой, – сверкнул глазами итальянец.
Они поравнялись с американцем.
– Эй, ты, щенок! – хватая итальянца за плечо, зашипел коренастый матрос. – Отчаливай скорее от чужого берега.
– Я сама его пригласила, – крикнула Китти. – Он мне нравится…
– А мне – нет! – заревел обиженный и, схватив со стола бутылку, швырнул ее в удачливого соперника.
Последний ловко откинулся в сторону, и бутылка, пролетев мимо его уха, шлепнула по спине сидевшего за столом другого американца. Компания американцев вскочила, изрыгая проклятия.
– Пошли, ребята! – закричал ушибленный бутылкой, и лес кулаков двинулся к стойке, где уже началась драка.
Китти, вскочив на стойку, с раздувающимися ноздрями следила за побоищем.
Столы и стулья с грохотом валились на пол.
Женщины визжали и метались по комнате. Барабанщик спешил унести барабан, чьи бока ему были дороже своих собственных.
Из хаоса переплетенных тел на Китти глянули сверкающие черные глаза.
– Бегите в соседнюю комнату… Вас могут ударить! – крикнул взволнованный голос.
– Берегите голову! – крикнула Китти, увидев стул над головой итальянца.
В это мгновение потух свет, выключенный догадливым хозяином. Чьи-то сильные руки сняли Китти со стойки и унесли в темноту.
– Не волнуйтесь, – раздался над ухом горячий шепот. – Сейчас вы будете в безопасности.
Где-то позади раздавались дружные проклятия. Блеснул свет. Китти была в маленьком коридоре.
– Я выведу вас во двор, – шепнул молодой итальянец, – и усажу на рикшу.
– Меня ждет машина, – прижалась к матросу Китти, – мы поедем ко мне.
– Не сейчас, синьора! Я не могу оставить товарищей. Ведь они дерутся за меня!..
– Я хочу, чтобы ты ехал со мной, – упрямо шептала Китти. – Ты мне нравишься, здесь нам больше нечего делать…
Долг и страсть вели безмолвный поединок в сердце матроса.
– О! – с отчаянием простонал он, впиваясь в трепещущий рот Китти.
– Сильвио! Сильвио! – донеслось из бара.
– Иду! – крикнул итальянец и, вырвавшись из объятий Китти, бросился туда, где не умолкали грохот и шум.
В тот самый момент, когда разгоряченная машина подвезла ищущую приключений Китти к бару «Новая Мекка», у ворот текстильной фабрики японской фирмы «Найгай Уата Кайша» два молодых китайца показывали пропуска остановившему их привратнику.
– Проходите, – сказал привратник, взглянув на покрытые иероглифами дощечки.
Молодые люди вошли во двор и, пройдя несколько шагов по дорожке, ведущей к фабричным корпусам, тихо засмеялись.
– Итак, Юн, первый шаг сделан, – сказал тот, который был ниже ростом.
– Пословица говорит, Чен, что и самое длинное путешествие начинается с одного шага, – весело ответил Юн.
У первого корпуса кричала и волновалась большая толпа. Тут были женщины, дети и даже младенцы, проснувшиеся от шума и помогавшие взрослым своими криками.
Похожий на скелет китаец кричал, размахивая руками:
– Они считают нас хуже собак! На прошлой неделе они сбавили нам две копейки, а теперь совсем выкидывают вон!
– А зачем им мы, когда они могут поставить на наше место женщин и детей?
– До тех пор, пока мы будем молчать, нам не вылезти из грязи.
– Нужно бросить работу… пусть стоят машины… послушаем, что они скажут тогда!..
– Хорошие слова! – толкнул Юн в бок Чена. – Наш народ начинает разговаривать по-настоящему.
– Тише, тише, – заволновалась толпа, – надсмотрщики!
Кучка людей в желтых куртках с черными круглыми палками в руках подходила к рабочим.
– Чего остановились? Цула!..[6] – закричали надсмотрщики. Толпа не трогалась с места.
– Не пойдем, дайте нам управляющего.
– Зачем вам управляющий?
– Мы желаем знать, кого сегодня уволили.
– Много уволили, – оскалил зубы старший надсмотрщик-японец. – Пятьсот человек… всех мужчин долой.
Тихий ропот пополз по толпе. Несколько человек отделились, пробираясь к дверям фабрики.
– Расходись! – кричали надсмотрщики, размахивая палками. Часть толпы прорвалась к двери, и от станка к станку, от машины к машине молнией пронеслось боевое:
– Кончай работу!
Люди, бросив машины, продолжавшие бессмысленно стучать и суетиться, не пугаясь палок, выходили во двор.
– Товарищи! – зазвенел молодой голос.
Толпа подняла голову. На пожарной лестнице, вившейся по стене, стоял Чен.
– Чен… Чен… – радостно ахнула толпа, – наш Чен!..
– Вы все меня знаете, товарищи, – начал Чен, – и я вас знаю всех! У нас одинаковые глаза, одинаковые руки, одинаковые спины. Наши хозяева думают, что в Китае много голодных кули и, когда их прогонят с фабрик, то они будут отсылать на съедение машинам своих жен и детей. Хозяева ошибаются. Да, в Китае много голодных кули, но эти кули взялись за ум. Эти кули за свой труд желают получить человеческую жизнь. Мы желаем иметь отдых… Мы требуем, чтобы к нам относились, как к людям. Сегодня администрация уволила пятьсот старых рабочих; мы требуем, чтобы их приняли обратно. До тех пор, пока это не будет сделано, мы сами не станем на работу и не пустим на завод других! Нам нечего бояться наказаний, нам нечего пугаться голода. Голод – наш старый знакомый. Подтянем потуже животы, но не сдадимся. Кроме того, у нас есть друзья… Революционное студенчество вместе с нами… Сейчас представитель студенческого союза сам скажет вам то, что поручили ему передать его товарищи…
Надсмотрщики давно хотели пробраться к лестнице, но рабочие не пускали их.